Несколько с опозданием, ко дню рождения поэта И. Бродского.

Сказание о двух художниках.

Если я вам скажу, что И. Бродский никогда не жил в «комнате с половиной» и вообще не жил в коммуналке, а жил он безбедно в большой многокомнатной барской квартире со всеми своими многочисленными домочадцами, то вы отправите меня далеко в Википедию или ещё куда подальше. И вы будете глубоко неправы.

Дело в том, что я говорю о И. И. Бродском. И. И. Бродский художник, живописец, проживший в Ленинграде больше тридцати лет и умерший там же на пятьдесят шестом году жизни, то есть в возрасте, который стал роковым и для И.А. Бродского.

Они не родственники и далеко не ровесники. И.И. Бродский умер за несколько месяцев до рождения И.А. Бродского. По датам совпадает, что на момент смерти И.И., И.А. уже был в ощущаемом проекте у своей мамы в животе и уже монотонно отстукивал сердцебиение, правда в несколько ускоренном ритме, как и положено зародышу, а не взрослому человеку. Наверное, эта информация может быть интересна астрологам.

И.И. Бродский был известен ленинградцам задолго до официального признания И.А. Бродского как поэта и пришедшей к нему мировой известности. И.И. Бродский был частью культурного ленинградского истэблишмента, как был Эрмитаж или дворец культуры имени Жданова. Я сама помню, что когда меня кто то спросил читала ли я стихи Бродского (они ещё ходили исключительно в самиздате), то я подумала именно про И.И. Бродского и моя первая мысль была: «Он ещё и стихи писал?»

Кроме однофамильства и места проживания между И.И. и И.А. нет ничего общего, несмотря на наличие таланта у обоих. Я бы сказала, что это две противоположности. Они противоположны по образу жизни, отношению к власти и взаимоотношением с этой властью. Даже занятие искусством их только разъединяет, настолько полярно их искусство по теме, содержанию и моральной позиции.

И.И. не вырос в Петербурге. Он появился в столице молодым человеком с Одесским художественным образованием, но всё же имел цель поступить в Академию художеств и продолжать образование, что и сделал. Молодой И.И. быстро стал медалистом, одним из любимых учеников Репина, закончил учебное заведение с успехом и был награждён поездкой в Европу. Когда И.И. вернулся из-за границы, Петербург опять поворачивается к нему солнечной стороной, несмотря на все исторические перипетии, происходящие в городе.

И.А., в отличии, вечный подпольщик, андеграунд, двоечник, не мог толком закончить среднюю школу. Общался тоже с литературной и художественной элитой, но властью не то, что обласкан, замечен не был, пока кому-то на что-то не наступил ненароком, гуляючи по прямым углам и биссектрисам Питера. Чья та любимая мозоль была задета, чья та дорожка пересечена. И скромный поэт невидимка, невидимый и не слышимый для читателя превращается в преследуемого изгоя. Скучно, очень скучно жилось бюрократам огромного чиновничьего аппарата, моралистам и пропагандистам режима подавления всего необычного, не вписывающегося в каноны их тощей морали. Петербург превращается для поэта в большую мышеловку.

Когда мы с приятельницей гуляли по Ленинграду, возвращаясь с каких-нибудь очередных рисовальных курсов в Академии или Штиглица, то неизменно оказывались на площади Искусств у дома Голенищева-Кутузова, где находился Малый Театр Оперы и Балета, да и до сих пор находится. В этом же здании, на первом этаже помещалась и последняя квартира И.И. Она уже давно, почти что сразу после его смерти была превращена в музей, где можно было посмотреть обширную коллекцию живописи и рисунков русских художников 19 века.

И.И. Бродский жил «пышно» по словам К. Чуковского. Обладая талантом ловкого рисовальщика, а также обросший связями и знакомствами за годы учёбы в элитном заведении и во время поездок по Европе, умный И.И. очень быстро понял, что сидит на золотой жиле. Талант портретиста был востребован и вознагражден щедро. И.И. работал в поте лица. Его ни в коем случае нельзя было обвинить в тунеядстве. Он начал с Керенского, по крайней мере это был самый известный из его первых портретов, а потом по проторенной дорожке пошла целая вереница государственных, политических и других выдающихся деятелей нарождающихся на благодатной почве нового государства, которых необходимо было запечатлеть маслом на холсте. Это с его лёгкой руки лениниана наводняла холлы общественных заведений. И.И. много копировал самого себя, и нанимал подельщиков, которые писали повторы, а он аккуратно подписывал и получал гонорары. Деньги он тратил на покупку искусства, скорей всего у разорившихся или, точнее, разорённых владельцев. Портреты его становились всё более и более поверхностными, твёрдость и простота рисунка исчезли, оставив место горам сюртуков и другой верхней одежды с приставленными головами, ладошками и ботинками.

Его Расстрел 26 бакинских комиссаров мог бы соревноваться с Гойей по напряжению, если бы автор не был так равнодушен к своим персонажам и не прописал бы всех одинаково аккуратным и ленивым мазком. И смерть 26 и Ленины, размахивающие кепками, выстреливающие острыми бородками в толпу бесконечными копиями продолжали заполнять кабинеты государственных учреждений, обеспечивая удобную и «пышную» жизнь автору и его семье. К его картинам привыкли как к обоям, и никому в голову не приходило почему в школе детям полезно смотреть на расстрел, а в детских садах на лысого мужика в кепке. И.И. создал то, что впоследствии так ненавидел И.А.

Мы с очередной приятельницей или приятелем обычно отогревались в этой квартире-музее после долгой прогулки через Васильевский и Невский. Там можно было спокойно посидеть на мягкой бархатной скамеечке и носом к носу рассматривать Врубеля, Коровина, Мясоедова и других художников. Обычно, из посетителей кроме нас никого не наблюдалось. Вход был бесплатный.

Я была очень благодарна И.И. за этот тёплый и тесный музей. Я завидовала его квартире. Мне хотелось, чтобы у меня было много комнат завешанных картинами великих мастеров от пола до потолка. Мне хотелось, чтобы у меня также был небольшой кабинет и мастерская, где бы я могла спокойно рисовать свои фантазии или записывать их, не слыша грохот кастрюль и ругань на коммунальной кухне.

Покуда мы сидели на бархатной скамеечке, кто-нибудь из нас доставал из кармана смятый листок с перепечаткой стихов И.А. и мы читали друг другу вполголоса, порой останавливаясь и удивляясь логике и простоте его стихотворного повествования. И я завидовала И.А. Завидовала его остроумию и лёгкости, и умению найти неожиданное в тривиальном.

Женщины хранительницы музея не были против наших посиделок, поскольку мы просто разговаривали и ничего не трогали руками. И опять же, посетителей было мало и женщинам было скучно. Так в виде самиздата И.А. Бродский навещал И.И. Бродского. В то время как сам живой поэт, отсидев в ссылке за тунеядство, уже расхаживал по асфальту Нью Йорка, но мы пока что мало что знали о его жизни там.

Мы мало что знали о его жизни ТАМ. И продолжали читать самиздат или случайные книжки, привезённые знакомыми иностранцами из-за границы великой родины. Железные ворота начали потихоньку и со скрежетом приоткрываться. Потом наступил 1987 год. Этот год стал годом триумфа И.А. Бродского. А в 1988 году уже состоялась официальная церемония признания поэта И.А. Бродского.

Церемония происходила в Ленинградском Доме Кино и папа моей однокурсницы, бывший приятель И.А. смастерил остроумный плакат, который потом висел рекламой по городу. На плакате коллаж из двух фотографий: И.А. на церемонии вручения Нобелевской премии и ещё тут же, фоном старая вырезка из статьи 1964-го года из зала суда с заголовком «Тунеядцу воздаётся должное.» Таким образом И.А. Бродский официально вернулся в свой Питер, но уже в стихах, книгах и легендах.

Когда я приехала в Нью-Йорк в середине девяностых, то первым делом пошла в книжный магазин и нашла издание его книги «Меньше, чем единица.» Почему то мне хотелось купить именно эти его очерки. Мне так же понравилось и название. Я сама себя так часто чуствовала: меньше чем одна. При пересечении границы мне уже не надо было прятать эту книгу от таможенников. Говорят, что в Питере наконец открылся и музей И.А. в старой коммуналке, где он жил в «комнате с половиной.» Музей И.И. всё ещё открыт для посещения, всё там же, рядом с входом в театр, и в общем то недалеко от музея И.А. Можно ли там по-прежнему сидеть на бархатных скамеечках? Не знаю. Надо будет съездить посмотреть оба музея.