Наши дети растут

Наши дети растут. И дай Бог.

Но когда-то они вырастут, а мы уйдем в небытие. И только в памяти, возможно, нас будут поминать они как нечто прошлое. Как родителей, само собой разумеющееся. Протокольные слова - отец и мать.

Когда-нибудь, дай Бог, моя дочь будет сухонькой старушкой с огромным опытом лет, со своими мыслями, страхами и устоями. Со своими проблемами. Со своими детьми и внуками.

И то место, которое мы занимаем в ее жизни сейчас - давно исчезнет, затмится иными приоритетами, заботами.

Так же как и я уже теперь, некогда предельно привязанный к маме и даже мысли боящийся о том, что могу ее потерять, совершенно спокойно сейчас думаю об отдалении от нее. И отца-то моего уже нет уже как два с лишним года.

Что происходит с нами с течением времени? Неужели так со всеми?

Мы становимся черствее с рождением детей, или это связано с возрастом, особенностями характера, ситуацией вокруг?

Хорошо помню то время, конец лета, когда мы с папой отправились в деревню. Дед еще был жив, жива была бабушка, и я воспринимал мир глазами 16-летнего подростка как что-то незыблемое, что-то вечное и что-то, что будет всегда.

Меня еще не коснулись темные мысли о смерти, еще не было глубоких трипов вглубь собственного разума. Еще ни разу не стало жутко страшно от осознания того, что я не вечен.

Я ходил тогда в подвернутых камуфляжных штанах со спущенными подтяжками, футболке Нирвана с Куртом, сидящим с гитарой на концерте анплагд. На голове носил кепку с логотипом той же замечательной группы. Покуривал изрядно сигареты North Star синий. И ничего меня не заботило, кроме грядущего 11-го класса и желания стать хоть немножечко более прилежным учеником. Правда, этого, наверное, хотели родители, не я.

С самого утра, лишь солнце вставало, мы с папой отправлялись на озеро. Когда пешком, когда, взяв у деда мотороллер на прокат. До берега было около трех километров по полю, да такому, что уже подходя к озеру, крыши домов деревни скрывались за холмами позади, будто уносясь куда-то далеко, оставаясь в прошлом или в какой-то другой жизни.

На отстегивание лодки от цепи уходило порядка 5 минут, потом мы забрасывали снасти на дно и пускались в путь к ближайшему тростниковому острову, где кружили с "кошкой" в поисках заброшенных накануне сетей.

И так было рано утром, в туманной рассветной дымке, так было и вечером в предзакатные часы.

А в иное время я предавался прогулкам, катанию на велосипеде или просто размышлял, сидя на лавке у покосившейся бани.

Но любимым моим запретным занятием было курение сигарет в укромных местах, коих я имел несколько в округе и лишь два из них я запомнил основательно.

Вообще конец лета в деревне - мое любимое время. Основные заготовительные работы уже закончились, а сезон сбора урожая еще не начался. И напрячь меня сильно было нечем, разве только - повседневные хлопоты. Но что какая-то уборка навоза из хлева или забой барана в сравнении с сенокосом или сбором картошки.

Для курения я мог прятаться в старом комбайне, которых неподалеку от двора на территории мастерских было около десяти - искореженных старых трудяг, еще не утащенных на металлолом.

Забирался в самое нутро, не зная как и что там было устроено. Присаживался на какую-то поперечную балку, доставал пачку сигарет и дымил, еще не уставший от дыма, еще воспринимающий сигареты как нечто запретное, нечто желанное.

Также мог подниматься по иве, растущей прямо у стены старой заброшенной котельной, на крышу. И спрятанный в кронах этого дерева, сидел никем невидимый и счастливый от того.

Эти воспоминания как вспышки в сознании. Я не помню точных слов, не помню всех дел поминутно. Но я знаю, что было так. Я был самим собой и верил в себя, зная что скоро вернусь домой, и буду бравировать своей свободой, а в ответ своей свободой будет хвастать мой лучший друг.

Наши дети растут, как росли мы. Как выросли мы - вырастут и они. Что будут помнить они, будут ли счастливы от своего детства, юношества?