Про дауна и бога

Аллилуйя, люди, свершилось, возносите к небу хвалу,

ломайте тонкие пальцы за зиму настывшей вербе,

накрывайте столы, шинкуйте к селёдке горчащий лук —

Ваня-даун проснулся рано и бога увидел первым.

Тот шёл, опустив голову, но горел золотистый нимб

(Ваню любила бабушка и часто читала книжки),

и Ваня всё сразу понял и очень хотел за ним,

но не пустило тело, к тридцати обрюзгшее слишком.

Да и окно с решёткой (пятый, поди, этаж)

он не открыл, понятно, только ладонь поранил.

Мир ничего не видел — где значим объём продаж,

не пробудиться страсти, не прозвучать осанне.

Бог уходил всё дальше, плакал навзрыд дебил,

трясся, сморкаясь трубно в мятый подол рубашки.

Он же как мог, так верил, он же за всех просил:

маме — конфет и платье, пчёлам — цветущей кашки.

День наступал, как гунны;

жарила плоть плита,

плыл по квартире запах: спонсоры, пища, милость.

Ваня смотрел в окошко и бормотал:

«Бо-бо-о-х...», а старая мама чадца тихо, привычно злилась:

— Горе моё, ну что ты, где у тебя болит,

хоть бы тебя прибрали к стае господней птицей...

...Шёл над землёй и слушал эхо таких обид,

что и хотел бы — света, но понимал — лучиться

поздно, пускай скорее кончится гиблый век.

Миг — и помчатся кони Судного дня.

...Но чем

так зацепил тот сирый, маленький человек,

что до сих пор он полон им и преступно нем?

Время открыться Слову, время звучать трубе,

время камням летящим серу нести и пламя.

Время!

Но шепчет голос, даже начав слабеть,

что-то о пчёлах, кошках и престарелой маме.