Рецензия на роман «И света здесь нет. Сид и Нэнси»

В рамках марафона Читатель-автор. Возможны спойлеры.

Собираясь читать, открывала с некоторой опаской. За пометкой «контркультура», помимо нормальных текстов, часто скрывается два печальных варианта: либо всё скатывается в бессмысленную чернуху и порно ради чернухи и порно, либо читателю навязчиво пытаются преподнести как «шок-контент» то, что шок-контентом в общем-то не является. Но нет — здесь не то и не другое. То есть да, конечно, это чернуха, концентрированная такая русреальная чернуха, но она скорее наводит на мысли об отдельных книгах М. Горького, чем о попытках эпатировать «приличную публику» просто чтобы.

Я не настолько «в теме», чтоб утверждать точно, но ощущение, что автор хорошо знает, о чём пишет. Города, в которых происходит действие — это не просто какие-то абстрактные города, это абсолютно настоящие Москва и Питер, их изнанка, та самая тёмная и липкая их сторона, которая промелькнёт порою где-то сбоку или за спиной, параллельно с привычной жизнью, когда проходишь по улице и думаешь, что повези чуть меньше — и мог бы тоже легко туда соскользнуть. И даже не обязательно доезжать до спальника или «нехорошего района», чтоб найти всё это — можно и прямо в центре города. Персонажи — не только главные герои, вообще все, включая эпизодических — всё знакомые или полузнакомые лица, «как живые»: долбанутая мамаша главгероини, бутафорский «хороший мальчик» Грегори, бездомные музыканты и их аскеры, гопники и бомжи разной степени приличия, даже случайные мимокрокодилы на улицах, — наверняка мы уже видели их не раз и не два, когда они пробегали где-то рядом по своим делам. Их не начинаешь путать, несмотря на растущее количество — всех этих людей на вписках и в сквотах — хотя не сказать, чтоб они в большинстве своём были яркими индивидуальностями или чем-то резко различались между собой. Оба ГГ, если не путаю, даже ни разу не называются по именам, а «Сид» и «Нэнси» — самые что ни на есть распространённые клички в их среде. «Везде знали какого-то Сида. В те времена у каждого пятого панка было погоняло „Сид“ или, реже, „Виш“». Есть даже эпизод, где главная героиня, глядя на опустившуюся и спившуюся девушку, видит в ней своё будущее отражение. Хотя мне кажется, в большей степени отражение — не только главгероини, но и Сида, и других персонажей, этакая отражающая капля, в которой сконцентрирована вся книга — это девочка Маша. Сошедшая, вероятно, с ума Маша, с которой мир делал страшные вещи и которая в свою очередь сделала страшное с ни в чём не повинным котом — причём скорее всего не осознавая толком, что она сделала и зачем. Вторая такая капля-отражение — и зловещее предзнаменование одновременно — бомж Пуля, просящий налить ему воды:

— Ты музыкант?

Сид кивает.

— А я Пуля. Я ничего не умею, — плачет.

Несмотря на теги и возможные ассоциации с ними, здесь нет никакой романтизации, идеализированного бунта, для приличия прилизанного, или тонко чувствующих в силу возраста девочек и мальчиков, которых непонимание жестокого мира толкает свести счёты с жизнью. Нет, это история о… так и не поняла, считается ли слово на «му» нецензурщиной и можно ли его употреблять в рецензии — но, в общем, вот о них. Не потому, что главгерои матерятся и бухают, а потому, что могут например серьёзно вломить человеку, который просто что-то не то сказал. Автор никак не пытается обелить их или облагородить, выставить невинными жертвами, и тем не менее им неподдельно сочувствуешь и переживаешь за них. Может, из-за того, что история рассказывается от первого лица и мы видим, как оно изнутри, глазами главной героини. Может, потому, что, несмотря на поступки и характер персонажей, они и вправду жертвы и мир вокруг них действительно жесток: только не в смысле «не понимает», а в смысле, ему пофиг, кто и как уничтожает их сейчас, морально или физически. От первой до последней главы это маршрут без остановок, от плохого к худшему или даже от худшего к худшему: из неблагополучных семей — дорогой уличных музыкантов — через квартиры знакомых и подозрительные вписки — через чердаки и бомжатники — на самое «Дно». И каждый раз, когда кажется, что «хуже уже не будет», оказывается, что «нет, будет, нет, будет!», и история находит, куда провалиться ещё глубже — в грязь и мрак, с редкими просветами вроде пустого актового зала, где можно без опаски курить и играть на рояле, или нежданного мусоровоза с чаем и пивом, что подкинет до места посреди холодной ночи — но после каждого такого просвета мрак сгущается ещё больше. Мне даже изредка казалось, что автор сгущает его уже нарочито: не потому, что «так не бывает» — бывает ещё не так — а потому что как-то всё и сразу. С другой стороны, почему бы нет. Случается, что не везёт сразу по всем фронтам. Случается, что по жизни. «И света здесь нет», — как честно предупреждает название. Только неизменное, рефреном, «нормально будет», перемежающееся неизменным же «П…ц. Полный п…ц».

Кстати да: предупреждение о нецензурной брани в большом количестве здесь — не пустые слова. Герои не просто говорят матом — главгероиня зачастую матом думает (поэтому если для кого-то это неприемлемо в худ.тексте или просто есть личная непереносимость, то легче даже не открывать), но это воспринимается абсолютно органично: в ситуациях, в которых она оказывается, и в её мире вообще по-другому и не выйдет. И в целом стиль — рваный, ломаный, без особых изысков, с навязчивым бормотанием одних и тех же двух-трёх слов, с КАПС ЛОКОМ — очень подходит голосу рассказчицы: тому, как она видит, как думает, как ощущает и чувствует. Голос этот выдержан почти идеально. Иногда он превращается в поток или скорее в короткие отрывистые скачки сознания, иногда — наоборот, становится тягучим и плавно-созерцательным: в паузах, где можно остановиться, чуть выдохнуть и оценить обстановку. Пару раз только мне показалось, что тон сбивается на другой, формальный и отстранённый: например, когда ГГ скороговоркой перечисляет всех читаных ею авторов — эдакий мастрид от классики, как будто она вдруг решила оправдаться и кому-то доказать, что она вовсе не быдло, а вполне культурная девочка, только с таким вот фиговым окружением. Или автор зачем-то решил оправдаться за неё. Или когда — уже в уличной части — она, раскладывая всё по полочкам, с упоминанием синдрома Мюнхгаузена и прочего, рассказывает о своей матери. Такое несколько выбивает из потока и производит странное впечатление. Потом понимаешь, что вчерашний подросток, выживающий теперь на улице, вероятно, отступил в сторону в этот момент и вместо неё говорит уже повзрослевшая рассказчица: видимо, ей всё же удалось выгрести. «До того, как я попала на улицу, мозги мне, как вы уже поняли, знатно промыла матушка» — а вот тут уже случайный или намеренный спойлер к финалу. Так может выражаться человек, рассчитывающий на читателей или слушателей: это явно не мельтешение мыслей в голове девочки, которая… Впрочем, о финале чуть позже.

В остальное время ты как будто даже не за плечом героини, а у неё в голове, можешь видеть её глазами и думать её мыслями без всякого посредничества автора. Оттого понятно и верибельно всё: и её постоянное пребывание в неадеквате (с чего бы ей в нём пребывать?), и её нежелание жить (с чего бы ей желать?), и каждый спонтанный поступок, который она совершает, даже если совершать его явно было не надо, и её невозможность физически ответить избивающей её матери, и то, как она тянется к Грегори и его окружению — как к чему-то красивому, как к кусочку чужого волшебного мира, которого в её жизни никогда не было…

Вообще, красота значит для ГГ на удивление много, каким бы странным это не казалось в её положении. Она остро реагирует на любые редкие вспышки прекрасного, будь это скульптурная мастерская на охраняемой территории или чьё-то завораживающее пение. На фоне постоянной потребности пожрать и найти ночлег, красота не становится чем-то менее ценным, чем еда или сигареты: наоборот, герои как будто жадно вцепляются в неё каждый раз, когда она случается в их жизни — как будто посреди убожества и грязи красивое становится чем-то съедобным, чем-то необходимым, чтобы продержаться наплаву. Возможно, ещё и оттого, что здесь это — как отзвук другой, нормальной жизни.

Не отвечает ничего, достаёт гитару, перебирает струны. Это красиво. Наверно, частично я вывожу просто на возможности иногда слушать красивую музыку.

У меня только в паре моментов возник некоторый дизбилив.

Первый — это когда главгероиня расстаётся с Ильёй/Бароном. Сцена с коленопреклонением Грегори и вынужденным согласием ГГ, потому что «люди же смотрят!» — это понятно. То, как она разговаривает с косухой Сида, потому что та напоминает ей об Илье — понятно. То, что между этим — не особо. Ситуация в любом случае «не очень» — так не проще ли разорвать с тем, кто тебе не настолько нужен, и сохранить того, кто необходим? Тем более что она уже тогда отчётливо понимает, что не любит Грегори? Не похоже, чтоб её сильно волновало, что Илья — «урод» в глазах других девушек. Или чтоб то, что Грегори «ох…ть какой красивый», перевешивало для неё всё остальное. Впрочем, ГГ сама неоднократно здесь повторяет, как заевшая пластинка: «Насрано. В голове насрано». Может быть.

Второй момент — при первой ночёвке на чердаке. Не очень ясно, почему именно чердак воспринимается героиней как «падение», куда худшее, чем небезопасная вписка или даже скамейка на улице, которую она сама и предлагает. Т.е. наверно, у этого есть свои причины — объективные или на уровне личных заморочек, но из текста непонятно.

Третий момент — касается скорее не лично Нэнси, он больше социальный — это когда после выходки в церкви герои ещё довольно долго тусуются поблизости, не опасаясь, что кто-нибудь сейчас вызовет милицию или сам придёт с ними разбираться. Притом что речь шла не просто о хулиганстве, а о вандализме с порчей имущества и мордобое с непонятными последствиями. Впрочем, это нулевые, может быть, тогда так было можно.

Глава «Сквот» — это отдельный разговор, и тут я, пожалуй, просто поверю автору на слово: вероятно, эта часть жизни осталась в совсем уж параллельной мне реальности. Для меня вся эта глава выглядит одной большой сюрреалистичной вставкой в остальную историю, героиня даже сама употребляет слово «сюр» — правда, по другому поводу (то, что называет сюром она — кмк, классическая достоевщина). Тайно населённый дом под присмотром «зоны», где окна, чтобы не заметили с улицы, завешаны одеялами, а в соседнем подъезде можно найти библиотеку или архив чьих-то старых писем; где в музыкальном зале чарующая «сирена» поёт для девочки, которую сдаёт как проститутку собственная мать, а неподалёку от них блатные откуда-то притаскивают на Новый год искусственную ёлку и оперативно устраняют тех, кто нарушил правила общежития; где после вероятного убийства беременной девушки (хоть и «крысы»), только отойдя от первого шока, другая девушка примеряет её свадебное платье, чтобы хоть один вечер походить нарядной, а третья в это время фантазирует (привычно уже и почти спокойно), какой бы она могла быть — нормальная человеческая жизнь. Какая-то стрёмная и в то же время завораживающая сказка. Здесь же возникают наскоро сложенные стишки Нэнси — простенькие, не особо художественные, но чем-то цепляющие, немножко в стиле текстов IC3Peak:

И уже перед закатом,

На последнем рубежу,

Нас с тобой обнимет стужа

На чердачном этаже.

<…>

Ты меня не похоронишь,

На могилу не придёшь.

Нас найдут с тобой в обнимку,

Ты со мною там умрёшь.

И это — стопроцентное попадание. Что-то в этом роде она и могла сочинить.

И да, на фоне всего остального — мне понравилось, как прописаны отношения собственно Сида и Нэнси. Тут не будет никакой романтики, даже тёмной, никакой влюблённости наивной девочки в «плохого парня», всё очень просто, понятно и как-то… естественно. (По крайней мере, со стороны Нэнси — поскольку про Сида можно лишь догадываться, как лишь догадывается главгероиня. Понятно только, что в голове у него, похоже, «насрано» не меньше, чем у неё). Сначала — вынужденный симбиоз, потом — отчаянное цепляние за человека, потому что без него тебе крышка, в одиночку ты не выживешь, в буквальном смысле. Отсюда уже — невольная привязанность, а из неё — больная, изломанная любовь изломанных людей, с полным пониманием, что вы вместе идёте ко дну — не потому что вы бунтари, которым так захотелось, а потому что других вариантов нет. (На самом деле, если приглядеться, другие варианты несколько раз появляются, но герои их уже не видят и не воспринимают, как что-то возможное. Что, пожалуй, глупо смотрится со стороны, но вполне реалистично. Сколько у каждого из нас было в жизни моментов, глядя на которые отстранённо и постфактум, думаешь: «а ведь можно было этого не делать/сделать вот это/сделать это по-другому, и всё было бы норм!» Но изнутри, в моменте этого не видно).

Несколько чисто языковых моментов, которые, возможно, стоит поправить (ну, кроме какого-то количества опечаток, которые, понятно, остаются в тексте даже после вычитки). Несколько раз встречается слово «облокотиться» в странных сочетаниях — затылком или спиной. «Облокачиваясь затылком о стену» — конечно, может сойти за необычную метафору, но больше похоже на неправильное словоупотребление. Здесь — «сижу, облокотившись на лифтовую шахту» — тоже не очень понятно, как это. «Ненавижу причастие. Мать вечно придумывала мне грехи, которые я читала по бумажке перед священником» — тогда, может, исповедь, а не причастие (они, впрочем, часто идут одно за другой)? «Ещё одного из мутузивших меня Сид успел перехватить за куртку, смачно с размаха засадив ему нож в предплечье» — если выше локтя, то в плечо. В предплечье тоже можно, но, кмк, это технически сложнее.

Финал заслуживает отдельного разговора. Вывести в самое начало какой-нибудь драматичный кульминационный момент из концовки — это довольно простой, иногда даже дешёвый приём, а некоторые читатели не любят подобные спойлеры, но здесь, мне кажется, это работает как надо. Когда следишь за попытками героев выгрести, уже зная, чем всё закончится, — их удачи и бедствия, их обречённый союз, вообще всё с ними связанное воспринимается острее и трагичнее, особенно в моменты недолгих просветлений. Кроме того, финальная сцена не просто продублирована без изменений в прологе: кое-какие подробности опущены, в частности — какой именно «он». Ну, и чего не отнять, сама эта сцена действительно сильно написана и цепляет — во многом потому, что мы видим не сами действия, а их результат, простой и необратимый. И да, то, что нож именно свой — вполне символичная деталь.

Впрочем, ещё больше мне нравится, как автор разворачивает уже проговоренное и отводит историю в сторону от будто бы предопределённой трагедии — чтобы сразу следом толкнуть обратно, ещё глубже. Мне даже поначалу подумалось, не глюки ли это ГГ, пока она падает/пытается взобраться обратно: слишком уж хорошо у них всё пошло. Да и мобильник в кармане как будто намекал на то же (до этого упоминалось, что мобильники герои успели потерять или продать, и неясно, в какой момент могли достать новые). Но нет. Даже никакого трагично-красивого финала (хоть и ужасно штампованного), как в прологе. Света здесь нет. Только мрак, грязь и ни разу не красивая безнадёга.

Самые последние отрывки как будто несколько смазывают впечатление. Понятно, что это не конец и продолжение следует, но если следующие части — тоже про Нэнси (которая уже, видимо, будет не Нэнси), то мб стоило порезать текст чуть по-другому и чикнуть первую часть пораньше, где-то в районе появления Сида-зомбаря или слегка после. Кнопка и наркоманский притон — явно «уже совсем другая история». Хотя… там мелькает важная именно для первой части мысль — о том, ради чего ГГ будет выживать теперь. Как вариант, эти эпизоды можно было бы дать более «скороговоркой». Впрочем, возможно, впечатления будут другими, если читать все части сразу.

Эту повесть я бы определённо рекомендовала — не всем, вероятно. Но тем, кого не смущает мат через слово, кому не становится органически плохо от мрачняка и натуралистичного описания «триггерных» тем (ну, и тем, кто не считает всех подростков по умолчанию тупыми бездельниками, а проблемных подростков — и вовсе отбросами общества) — рекомендовала бы. Это не про жизнь каких-то маргиналов, которыми мы не были и никогда не станем (или нам хочется так думать): здесь много общечеловеческого, близкого и понятного, независимо от того, был ты на месте персонажей или нет. Помимо уже цитировавшегося, про музыку — например вот такое:

Прошу у Сида ибупрофен, запиваю вином, выходим на крышу. Свежо. Где-то снизу кричит детскими голосами улица, шумят машины, лает собака, из чьих-то окон на распашку — музыка.

Или так, с большей конкретикой:

Надя встаёт и лезет в какую-то тумбу. На кровати стонет колдырь. За стеной бухают и играют карты. Этажом ниже Сид ждёт меня с пузырём. А где-то через два дома отсюда, на какой-нибудь кухне, наверняка сидят люди и пьют чай. Может быть, с печеньем. Или едят бутерброды… с сыром.

Мне кажется, это чувство: «там, за окном/за стеной идёт нормальная жизнь, а я здесь, и никто не видит, что я здесь, и не знает, что у меня здесь», — в той или иной степени бывало у каждого.

Или такое бесхитростное переложение далеко не новой мысли — оттого не менее трогающее:

Как там говорят — не забывайте говорить любимым, что любите их. Я ему так и не сказала по-настоящему. Но это неважно. Не забывайте обнимать любимых, когда им плохо. Отдавайте им пельмехи, когда они голоднее. Делитесь с любимыми последней сигой. Будьте рядом, когда им страшно. Не важно, что ты сказал или не сказал — важно, что ты сделал. Слова — это пустое. Может быть, Сид тоже меня любил, но он не сказал.