Рецензия на роман «Русалья река»

Если верить тексту, автор — человек, который однажды посмотрел на классическую «деревенскую прозу» и городской нуар, вздохнул и решил: «А давайте их поженим, хуже уж точно не будет». В итоге мы имеем Лолу, у которой из аксессуаров — Maserati, засвеченный телеканал и личная кровная месть, и Зину, у которой из аксессуаров — председательский сын, совхоз и очень аккуратно вбитая внутрь самооценка. Автор размахивает этими двумя полюсами так азартно, что местами кажется: если убрать хотя бы один эпитет, текст обидится и уйдёт в другую книгу.

Лола тут ходит по страницам как рекламный ролик благополучия, который слишком долго крутили в голове, пока он не треснул по шву: клуб, роскошная квартира, альков, шёлк, панорамные окна — и в центре всего этого не женщина, а аккуратно заточенная мысль о возмездии. Зина, наоборот, выписана так, что за ней пахнет не духами, а школьной библиотекой, где девочка взахлёб читала «как там правильно», а потом попыталась применить это к жизни — и жизнь, конечно, обиделась. Степан — хрестоматийный «хорошая партия», который постепенно сливается в коллективный образ мужика, уверенного, что брак — это когда Бог соединил, а муж добавил инструкцию по эксплуатации.

В общем, автор, кажется, решил совместить социальную прозу, психологический триллер и немного народной демонологии, а заодно посмотреть, сколько человеческой боли выдержит одно речное русло.

Это была шутка — не пытайтесь понять, просто улыбайтесь. Если серьёзно, текст производит впечатление очень выстроенного и продуманного мира, где каждая деталь работает на две задачи: удержать читателя в захвате сюжета и аккуратно подвести его к неприятному выводу про насилие, вину и женский гнев. Линия Лолы — это современный нуар: город, свет, медиа, богатство, культивированная свобода и внутри — не свобода, а фиксированная идея. Она давно могла бы «просто жить», но живёт как человек, у которого вся биография превращена в один длинный подготовительный этап перед финальной сценой.

Линия Зины — классическая история о том, как из романтической мечты вырастает бытовой кошмар. Автор достаточно умело избегает прямой дидактики: и Степан не карикатурный монстр, и Зина не «святая страдалица», они оба вписаны в систему, где «мужик хозяин», «бабы терпят», а любое сопротивление легко оборачивается против самой женщины. В этом месте текст особенно силён: насилие здесь не эффектный эпизод, а среда обитания, фон, который становится нормой для всех вокруг.

Композиционно текст напоминает плавный, но настойчивый монтаж: сцена клуба — сцена в квартире — телевизионный сюжет — прогулка по парку, где Лола замечает чужого ребёнка и чужую боль, и тут же бросает этот эпизод из головы ради собственных планов. Параллельно в деревенской линии — знакомство, свадьба, первый тревожный жест, который никто не назвал своим именем, и дальше медленное ужесточение. Автор не просто переключает планы, а показывает, как одна и та же логика власти над женским телом и судьбой работает и в дорогом пентхаусе, и в сельском доме, только декорации меняются.

Язык — местами предельно кинематографичный: камера то приближается к взгляду, то отъезжает к панораме города или деревни, то зависает на детали. Автор любит прилагательные и сравнения, иногда даже слишком: ощущение, что тексту нравится смотреться в зеркало. Но при этом эти «украшения» не случайны — они подчёркивают главный нерв книги: под глянцем всегда есть трещина, под красивой свадьбой — скрытый расчёт и страх, под мужской «основательностью» — желание контролировать до последней вздохнувшей клетки.

Сильное место текста — психологические реакции. Лола, которая в момент телевизионного узнавания буквально забывает дышать, — это не «киношная» поза, а очень точное описание того, как травма, не проговорённая и не признанная, выстреливает одним кадром из новостей. Зина, которая привычно ищет оправдание Степану и одновременно чувствует, что что-то не так, — страшно узнаваема для всех, кто когда-либо жил в мире, где «не высовывайся» важнее, чем «ты живая».

Есть и то, к чему можно придраться (и это хорошо, идеальные тексты скучны, как новые туфли без мозолей). Местами повествование слегка увязает в описаниях, в которых автору, кажется, так приятно жить, что он забывает слегка подвинуть сюжет вперёд. Иногда объяснение мотивации персонажа проговаривается чуть прямолинейно — читателю доверяют не всегда, его периодически берут за руку и подводят к выводу, который он сам уже мог бы сделать. Но даже эти моменты скорее говорят о щедрости, а не о слабости: автор действительно хочет, чтобы читатель понял, почувствовал, не промахнулся мимо смысла.

Отдельный комплимент — ощущение структуры. Даже в ознакомительном тексте читается, что «Русалья река» строится как большая арка: от невинной воды, в которой плещутся девчачьи мечты, до мрачной реки, в которую ссыпают всё, что «стыдно вспоминать». Если ты выжил до этого абзаца — напиши «трынь» в комментариях. Пусть остальные ощущают духовную вибрацию, которой нет. Название работает не как декоративная метафора, а как ключ: русалка здесь не обязательно будет с зелёными волосами и холодными руками, она может сидеть в пентхаусе с идеальным маникюром и ждать, когда прошлое наконец подплывёт к нужному берегу.

В целом, по представленному фрагменту видно: это не уютное чтение перед сном, а текст, который хочет спорить с читателем о том, что такое «нормальная жизнь», почему «так у всех» — не аргумент, и сколько лет женская месть может жить на суше, прежде чем снова уйти под воду.