Беспяткин

Присмотритесь к своему коту. Как только телевизор включается, так он тут как тут. Иногда и без телевизора застынет ваш питомец посредь комнаты и как бы смотрит в глубину веков. Так вот это идёт незапланированная передача данных без посредства техники. После этого кота (иль кто там у вас) нужно покормить, чтобы ресурс пополнить.

Мир другой - мир полон всякого нужного и не нужного. Но всегда лучше идти на свет, даже если тот разденет тебя наглым образом перед зрителями и скажет: «Вот она, брошенная и пропащая душа, кидайте в неё камни...».

Здесь не употребляли кокаин, не пели светлыми голосами и не ругались на правительство. Здесь все смотрели на меня с одной единственной целью — перерезать мне горло, когда я усну на поддоне, застеленном историческими, полосатыми матрасами, как в холерном бараке.

И тогда я сделал то, что делает настоящий мужчина перед лицом неминуемой опасности, сопряжённой с инвалидностью. Вот именно, я сиганул через чей-то забор с колючей проволокой. Порвал штаны, но был спасён от пи@дюлей и унижения. Правда, подумал я об этом раньше, чем угодил ногами во что-то мягкое и волосатое.

Гигантские кошки и собаки нюхали нас сверху, прикидывая каллорийную ценность. Но страшней всего были грачи. У этих сволочей не было ничего святого и если бы не наша ловкость и сила духа, то я даже не знаю, что было бы с нами.

Матч начался как вероломное нападение фашистской Германии. То есть, внезапно. Мы носились по пустырю, как по полям европейских арен ФИФА. Распасовка, сольные проходы по центру и вдоль компрессорной трубы, силовая борьба в небе и в пыли. Удары головой и печенью. Прострелы с флангов и из-за ворот. Все эти атрибуты профессионального футбола дополнялись матом и неприличными жестами.
Это был матч людей, не обремененных годовым контрактом и проблемами трансфера. Это был принципиальный бой за обладание. Чёрт, а за обладание чего или кого был этот бой? Этот вопрос не имел ответа. Он был открыт миру и понятен без смысла.

Да тут у мосточка самая бесовщина и подмёрзшие лужи. Могли бы хоть гирлянды повесить и песка посыпать. И ещё противно что снега почти нет. Так позёмка жидкая струится по рельсам трамвайным и деревья словно мертвецы из-за чёрного забора машут голыми ветвями…

Я рванул её, словно чугунную батарею со стены, и мы упали на газон неприятным образом. Вся обида Жанны Арнольдовны вылилась на меня, на мой спортивный костюм и футболку. Запахло букетом далёких виноградников и мякотью фейхоа с апельсинами.
— Зря вы так, мужчина, силу применяете, — улыбнулась мне дева и с носа её упала капля прямо мне в глаз.
Я был морально травмирован, душевно унижен и не имел слов для нужной брани.

Бл@дки. Да, это называется бл@дки. Это то, чем гордится моя страна со времён запуска первого спутника. Мы ходим по родной земле, родному городу, посёлку или селу как пилигримы, как волхвы, иль там как миссионеры. Ходим в половой думе и мятой одежде.

Пили мы не по-мещански, как у Островского, и не классово, как у Маяковского. Мы бухали ментально. Пёс его знает, что это за слово, но бухали мы именно ментально и никак иначе.

Так или иначе мне было сказано:
— Сдохни тут, ублюдок!
После чего я был сброшен на насыпь за тот самый гнилой покосившийся забор. Как правило, там-то люди и помирают в зимние времена. А потом их находят в твёрдом состоянии с безумными глазами.

А я всегда говорил, что деньги – это страшное оружие капитала. Вот выбейте из-под ног общего рынка этот самый е@учий эквивалент и увидите, как люди станут улыбаться задаром, исчезнут войны и пидорасы. Но мне не верят.

Три серые тени, громадные как гориллы, поднимались нам навстречу, нюхая воздух словно крысы. Это и были большие, уродливые крысы с острыми зубами и жёсткой, колючей шерстью. Толстые хвосты волочились вслед за ними, как пожарные гидранты. Это был страх. Страх похороненного заживо. Ночное наваждение в тёмном углу неизвестности.

Вот если отправился какой гражданин по светлой дорожке в сырую землю, так и уравнялось в мире нечто материальное и духовное. Все мы тут на весах, словно гуси, лежим, а супротив торгаши гирьки перебирают. Насколько ты, к примеру, весомей, чем Бродский какой, иль Черчилль? Кто природе более полезен, и кого она примет с радостью, а кого — с омерзением? Вот о чём думал я, пока не присел на скамейку, синим цветом выкрашенную, в окружении венков от родных и близких.

Чтобы показать нашему костлявому гостю гниющую страну, мы включили телевизор. Но Алёша только восторгался «голубым огоньком» и стилистом Зверевым. Мы не смогли убедить его, что эта губастая женщина мужик. В конце концов, мы сами стали сомневаться. Полуголые певички и политый маслом Басков прикололи скелета ещё больше.
— Это же разврат, — веселился он.
— Не, это не разврат — это норма. Ты разврата не знаешь, – убеждал его Толик.
— Бэ…Дэ…Сэ…Ммэ… – только и сказал Игорёк и отключился.
Проститутки сидели на тахте и, видимо, думали, что у нас в наличии какой-то необычный китайский робот.

— Зря ты так, Беспяткин. Вот вы сейчас как Адам и Ева в пустом мире мчитесь, незнамо куда, а Сатана уже вам яблоко приготовил. Но я его обману. Нате-ка возьмите эти две груши и делить вам нечего будет. Возьмите, Марина, ну же, — протянул нам бывший артист, а ныне мессия, две груши — твердые как скрижали.

А на противоположном берегу канала я вдруг увидел невысокого человека в цилиндре и с бакенбардами. Вы не поверите, но я был на сто процентов уверен, что это Александр Сергеевич. Он махал мне руками подавая какие-то тревожные знаки. То скрещивал он руки над головой, то указывал валить отсюда, пока не поздно. Поэт даже цилиндр уронил в воду от усердия.

Пушкин – символ, а мы к символам трепетно относились. И ещё к блядкам. К ним мы, пожалуй, относились ещё более трепетней, чем монголы к шкурам КРС, или будущий президент к римскому праву. А всё потому, что делать больше было нечего.

Вот в этом вся соль и смыслы жизней — не сразу и не плавно. А дальше уже все движения и начнутся и спать некогда будет, ни на остановках, ни в садовых домиках. Драконы расправят крылья и возьмут своих самок по праву и без прав. Только любовь качаться не любит и брать не умеет. Только давать.