Егор Лобашов

Услышав пение сирен, Припомни вкус холодной водки, Уют знакомых с детства стен, Шипенье рыб на сковородке, – Очарованию взамен. Свяжи кольчугу из колец Табачных вересковой трубки И панцирь у иных сердец Окажется не слишком хрупкий. Сирены выдохлись вконец...

Наша плоть — трава. Наша плоть — отрава. Постмортальной маскою голова, На осколках зеркала ожила, По-лернейски кровава и многоглава. Наши души — свет. Наши души — святы. Пусть сияет лёд всех минувших лет, Перелётных призраков прошлых бед, На которых прокляты мы и пропяты. Наш успех — беда. Наш провал — победа. Впереди осталась одна черта. В зазеркалье сгинувшим без следа От нигредо никак не дойти к альбедо.

За этой зыбкой пеленой, Теней неясных силуэты. И фонари хвостом кометы Дрожат в испуге за спиной. По тротуарам — шепот ног Да голосов неясный шорох. Ныряя в черно-белый морок Весь город замер и продрог. В нем вместо улиц — Млечный путь, И по нему с беззвучным криком, В каком-то ужасе безликом, Охоты Дикой льется ртуть.

Теплым и едким потом ночь оросила землю. А небосвода филин глазом луны не дремлет. Раненым снежным барсом город ревет в долине. Бьется в агонии центра, в спальных кварталах стынет. Ты говорила — любишь. Плакалась мне в жилетку. И, поправляя колготки, в душу стреляла метко. Делала крепкий кофе. Пальцы грела о чашку. Выгнув изящно руку, Pall Mall курила взатяжку. Глядя совелым взглядом и вспоминая Яго, Я понимал, что бегство точно не станет благом. Ночь исходила влагой. Плавились в...

Время струится шнуром бикфордовым, Фейерверком встречи, тенью города. Словно тугим потоком аортовым Пугало ночи кострами вспорото. Нежностью слов, шелковистостью кожи, Ставишь на сердце клейма да печати. А я это пламя с тобою прожил, Не разделяя смертей и зачатий. Эльма огни пусть дрожат на ресницах. Улыбками взгляды вполоборота. И коронованный в этих зарницах Я не успею шагнуть с эшафота…

Насте П. Гермиона снова не может уснуть. Гермиона так устала быть Уизли. Ах, какой впереди был волшебный путь! Не смогли и не вывезли... Гермиона тянет себя через жизнь. Гермиона путает сны и реальность. В чехарде беспрестанных кресбин и тризн Утопает в нормальности. Но приходят ночами и Альбус, и Снейп. Говорят, что теперь им гораздо вкусней Пить из Кубка огня акционный эль. Гермиона снова не может уснуть. Безысходность сдавила виски и грудь. Спит на кухне...

Он обязательно придет, Глаза закроет пятаками. Плащ бархатный полуистерт Да вылинял кафтан местами. Приелись сказки. За окном Все те же звезды. Воскресенье. И снова надо в путь. Верхом. Под небом низким и осенним. Я знаю — мне смотреть — назад. В унылое, больное лето, Где сквозняками анфилад Все бывшее со мною вздето.

Светлой памяти Нади М. Праздник кончился. Ни отпраздновать, Ни проститься не суждено. Я не знал, что была непраздною, Что не вызрела, как вино. Праздник кончился, стынет ужин. Кто из нас не проверил печь? И теперь не с постылым мужем - В стылом грунте придется лечь. Праздник кончился. На запястье Твой подарок считает дни. Не рождённое свое счастье Перед Господом помяни.

“Итак, по плодам их узнаете их” (Матф.7, 2 0) А на словах он мудр и знатен, Он старше музыки и звезд. Но контуры вороньих гнезд Видны на древней колоннаде. Глухие луны давят светом. Слепые рыбы в флогистоне. И сущность танца в обертоне Сжимает сны немым обетом. Гомилетически прекрасны, Его слова для всех клеймо. А этот тварный мир — письмо, Написанное понапрасну.

Тебя запомнил я такой, Какой увидел в первый раз: Окружена лиловой мглой, Струящейся из темных глаз. Я знаю — наших душ покой И хаос в тот полночный час Связало бархатной рукой Легато музыкальных фраз. Озерной феей Авалона, Сияньем лунным с небосклона, Ты стала для меня в ту ночь. И слушал я, исполнен муки, Как в темноте стихали звуки, Когда ты уходила прочь…

«И раб твой, господин мой, будет посылать туда, где он, ибо если бы в обходе его проверил, то знал бы: по столбам д ыма Лахиш мы наблюдаем согласно каждому сигналу, который даёт господин мой, когда не видно Азеки...» (остракон № 4) Солнце не светит двадцатую стражу. Трупы во рвах догнивают и даже Слухи печалят, но не будоражат. Огней Азеки уже не видно... Съедена пища и выпиты вина, Стены разрушены наполовину. Войско давно не собрать воедино. Огней Азеки...

Твоей души аквамарин, В глазах, — сиянием сапфира. И тонким жалом нивелира Ты чертишь нити середин. Прекраснейшая из ундин! Как рыцарь древнего потира, Как князь зенита и надира, Я твой пребуду паладин. А ты, живя среди дельфинов, Актиний, рыб и ламантинов, Где сердцу в тон звенит меандр, И солнца свет пронзает воды, Как пламя — юрких саламандр, Полюбишь чистоту свободы.

Дряхлым драконом над проклятым златом, Любовь умирает натужно и сложно: Как он, вспоминая пожары закатов, Осознает, что взлететь невозможно. Одна только радость, — понять, наконец, (Шершавую шкуру надеждой шлифуя), — Еще оживится огнем поцелуя Безумное пламя упрямых сердец! И кажется, старость ему нипочем, Глаза заблестят, что на солнце гинея... Но безразличье как рыцарь мечом Уже замахнулось. Разрублена шея. И авторский перевод на польский язык: Smocze Starym smokiem...

Ты фавн. Но странно тих и бледен. За туч высокой пеленой Ты видишь солнца свет больной И знаешь смысл земных обеден. Мистерий темный дух пьянит И топит в торфяных трясинах Свинцовость тела. Рук взносимых Придавит вес могильных плит. Но лишь тягучий звук свирели Пробьет завесу облаков, Среди болотных тростников Ты вновь очнешься в колыбели.

ИВАН МИШУТИН Земледелие День 1 Корабельные мачты уже выпускали присоски, и корма изогнулась под воду в китовый плавник; наш корабль не желал подчинятся ни ветру, ни вёслам, он питался планктоном, его окружали русалки, но, когда он почувствовал землю, он выдохнул крик; как больной кашалот, он зарылся в прибрежную гальку, и теперь он лежит, неподвижен и большеголов. По колено в траве, мы внимаем дыханью холмов. День 2 В этих землях ни птиц, ни зверей;...