Привет. Я опять закурила. Здесь корабли стремятся отчаянно прочь, но корчатся на мели. Я тупо лайкаю всё, что вижу, но помню до мелочи также, что было. До вкуса сырой земли.
Родительство - одно из самых сложных испытаний на прочность для человека. Сочетать две стороны своей жизни порой бывает весьма непросто, особенно когда что-то особенное внутри требует выхода.
Глядеть через бутылку мне приходилось много-много раз. Так много, что я подчас думал: а не это ли чувствуют стеклодувы? Пространство одной и той же комнаты искажалось по-разному в зависимости от того, сколько ещё жидкости оставалось в таре. А когда бутылка из синего стекла пустела, всё казалось одинаково тусклым.
У прозекторского стола стояли двое. Поздняя ночь выпала рабочей для следователя и судмедэксперта, но была довольно тихой, если не считать этого случая. Поэтому никто из них никуда и не торопился. Два человека с помятыми после короткого сна скучающими лицами разглядывали то, что лежало перед ними.
Мне двадцать шесть. Всё, что у меня есть – это двенадцать квадратов холодной съёмной комнаты, старая чёрная крыса с тесной клетке, две мамины традесканции, и проездной на метро. Впереди – долгие километры жизни. В кошельке - полторы тысячи до зарплаты. Две сигареты, одиноко перекатывавшиеся пачке и пустота в каждом прожитом дне. И всё, что заставляет меня заплакать – козлик, забитый на безвкусную шубу.