Книги, которые надо сжечь. Index Librorum Prohibitorum. "Что делать?"

 У нас часто возмущенно закатывают глаза, говоря об инквизиции, сжигавшей книги из «Индекса запрещённых книг». Не надо.  Они правильно делали. Иные книги более чем достойны сожжения. Мёртвые и лживые книги ломают живые жизни. И первой в этом списке назову, безусловно, роман Чернышевского «Что делать?» 

Эта книга сломала жизнь целым поколениям. Она заразила тысячи неокрепших душ праздными мечтаниями и одурачила, потому что манила пустыми утопиями и неосуществимыми прожектами. И столкнула их в бездну.  И я бы вымарала эту книгу из литературы. И рука не дрогнула бы.  Не говоря о том, что несчастным учителям литературы не пришлось бы изощряться во лжи, выдавая это убожество за шедевр стиля...

 Итак, за что сжигаем? Начнем с начала. Чернышевского бесила крестьянская реформа: получи крестьяне свободу — он остался бы на бобах. С целью сорвать освобождение крестьян, он с подручными организовал студенческие волнения и знаменитые пожары в Петербурге, вел пропаганду в казармах воинских частей. С юности мечтавший предводительствовать в народном восстании, теперь он был почти у цели, и в списке будущего конституционного министерства значился премьер-министром. Точнее, сам себя назначил. Но 7 июля 1862 года Чернышевский был арестован и заключён в Алексеевский равелин Петропавки.  

 Именно там он начал писать «Что делать?», и уже в январе 1863-го закончил.  Шефом жандармов был уже не умнейший Бенкендорф и не хитроумнейший Леонтий Дубельт, но Василий Долгорукий, глупцом которого, однако, тоже никто не называл. «Что делать?» было прочтено полицией и присоединено к делу. С точки зрения этической писание это было признано безнравственным. С точки зрения эстетической — антихудожественным и бездарным, а содержательно оно было определено как пустой утопический вздор. Походя замечу, что критическая оценка сыскарей царской охранки оказалась художественно безупречной. Полицейские Российской Империи доказали, что у них — прекрасный вкус. 

Но дальше… цензура разрешила печатание романа в «Современнике», рассчитывая, что эта вещь уронит авторитет Чернышевского, что его просто высмеют.

Это был страшный просчёт. Никто не смеялся. Вместо ожидаемых насмешек, вокруг «Что делать?» сразу создалась атмосфера благочестивого всеобщего поклонения, и ни одна вещь Тургенева, Достоевского или Толстого не произвела такого могучего впечатления.  Никакие брошюры и прокламации не нанесли столь страшный удар моральным ценностям общества, какой содержался в этой неуклюжей, смешной и бездарной книге Чернышевского. Наконец-то появилась библия революционной демократии, автор которой сказал своим последователям волшебные слова: «Во имя великой цели всё дозволено».

Роман фантастичен. Начнём с песенки, которую Вера Павловна с пошлой фамилией Розальская поёт по-французски. Откуда она знает язык высшего сословия? Она выросла в малообразованной и безнравственной семье: отец — взяточник, мать — тоже отнюдь не полиглотка. Несколько лет не очень прилежного хождения Верочки в плохонький пансион знания иностранного языка не дали бы... Но героиня, вопреки  бездуховной среде и низкому происхождению — высокообразованная, высоконравственная особа с передовыми взглядами и хорошо подвешенным языком, подкованная политэкономически и юридически, обладающая деловой хваткой предпринимателя. Откуда это всё взялось — непонятно…

Достоевскому, Толстому, Тургеневу или Гончарову этого бы не спустили, затравили бы насмешками, а у Чернышевского этих несообразностей никто даже не заметил. Верочка сразу начинает бороться со своей низкой средой и говорит своей наставнице в этических вопросах, прогрессивно мыслящей проститутке Жюли: «Я хочу быть независима и жить по-своему;  хочу быть свободна, не хочу никому быть обязана ничем».

Далее Чернышевский указывает пути, как передовой девушке устроить свою жизнь таким образом. Ей надо вырваться из семьи,  найти новых людей, которые помогут, просветят, укажут выход.  И Верочка обращает взгляд на симпатичного учителя своего брата Дмитрия Лопухова. Он даёт ей читать Фейербаха, рассказывает о новой, полной уважения любви, построенной на теории разумного эгоизма: «Ваша личность  — факт; ваши поступки — необходимые выводы из этого факта. Вы за них не отвечаете, а порицать их — глупо». А это и есть знаменитая теория «Все дозволено». Следуя ей, можно прыгнуть в коляску любовника, а можно и «идейно» взяться за топор и замочить старушку.

Далее студент-просветитель предлагает Верочке фиктивный брак.  Венчает их добрый демократический священник, начитавшийся того же Фейербаха, и потому спокойно преступающий церковные правила и светские законы, за которые ему вообще-то грозит извержение из сана. Ну да ладно...  Вот и заложены основы новой семьи.

Так, с помощью Верочки читатели узнали новые взгляды на женские права. Женщина — не вещь, ею никто не может обладать, женщина не несёт никакой ответственности за свои поступки, совершенные для своего блага по методе разумного эгоизма. Она может полюбить, а может оставить прежнего мужа и детей ради более достойного борца за счастье всех людей. 

Далее Вера Павловна  указывает практические пути экономического раскрепощения женщины. Она организует на неизвестно откуда взявшиеся деньги  швейную мастерскую, где честно делят поровну заработанные деньги неизвестно откуда взявшиеся  девушки. Они живут в  общей квартире, имеют общий стол и вместе делают покупки одежды и обуви. Откуда они берут на это деньги, если месячный заработок швеи около 19 рублей, а за самую захудалую квартиру в год надо платить около тысячи? Да что вы с мелочами-то... Это автора не интересует и остаётся без разъяснений.

Выясняется, что мастерские очень выгодны, хотя простой расклад на допотопных конторских счетах показывает, что низкая стоимость ручного труда швей никак не соответствует высокой цене на привозные ткани, швейные машины, плате за аренду помещения и налогам, не говоря уже о неизбежных взятках и расходах на общежитие. Но и это автору, который не умел держать в руках счёты, неважно. В итоге Вера Павловна открывает  модный магазин на Невском проспекте.

Надо сказать, этот  путь освобождённого женского труда сразу стал популярен. Таких мастерских в реальной России возникло множество, ибо все женщины хотели освободиться, хорошо зарабатывать,  встретить «новых» мужчин и таким путём решить, наконец, пресловутый «женский вопрос»... Правда, они тут же разорялись и попадали в долговую яму, а иные из девиц — оказывались в руках бесчестных соблазнителей, охотно прикидывавшихся для этих целей «новыми людьми», и тут же исчезавших, едва «передовая девица» залетала. После этого ей оставались два пути — в петлю или на панель, но эти «частности» Чернышевскому даже не мерещились. В его романе нет смертей, болезней, измен и внебрачных детей. В фаланстере все здоровы, веселы и бессмертны.

 А тем временем, Лопухов и Кирсанов, похожие, как близнецы, так что абсолютно непонятны метания героини между ними, приводят в порядок свои любовные дела, и Лопухов уезжает в Америку. Второй муж Верочки — медик, и Вера Павловна начинает заниматься под его руководством  медициной, и  Кирсанов очень интересно говорит про их любовь: «Это постоянное, сильное, здоровое возбуждение нерв, оно необходимо развивает нервную систему».  Такая романтика, однако.

Потом действие романа завершается, возвращается из Америки Лопухов под видом американца Бьюмонта и женится на удачно подобранной ему супругами Кирсановыми прогрессивно мыслящей молодой невесте. Правда, и для него, и для его жены, и для венчавшего её при живом первом муже священника — это уголовно наказуемое деяние, но разве это важно?

И, наконец, «Четвёртый сон Веры Павловны». Эта «вставная» утопия  —  эпилог повествования. Кстати, Герцен не удержался и заметил, что роман оканчивается не просто фаланстером, а «фаланстером в борделе». Ибо, конечно, случилось неизбежное: закомплексованный рогоносец Чернышевский, никогда таких мест не посещавший, в бесхитростном стремлении особенно красиво обставить общинную любовь, невольно и бессознательно, по простоте душевной и серости воображения, добрался как раз до ходячих идеалов, выработанных традицией развратных домов. Его весёлый вечерний бал, основанный на свободе и равенстве отношений, когда то одна, то другая чета исчезает и потом возвращается после потрахушек, очень напоминает, говорит Герцен, заключительные танцы клиентов с проститутками в блудном «Доме Телье»…

Этот роман, кстати, «глубоко перепахавший Ленина», подлинно единственная русская утопия, воплотившаяся в жизнь, и пока все наши судорожные попытки вырваться из «четвёртого сна Веры Павловны» безуспешны...

Если бы вовремя сжечь эту книгу...