О японской эстетике

Япония имеет известность необычной страны: кто-то называет её странной, кто-то удивительной и самобытной — вряд ли человек, узнавший о Японии, останется к ней равнодушен. И эта слава появилась не на пустом месте.

В этой заметке я хочу вкратце рассмотреть японскую эстетику — такую же завораживающую, как и вся японская культура; и чтобы не быть голословным, буду приводить цитаты из эссе «Похвала тени» японского писателя Танидзаки Дзюнъитиро. И сразу начну с той, которая может вас обескуражить:

Наши предки, которые не в состоянии были оставить что-нибудь неопоэтизированным, из места, долженствующего быть самым нечистым во всем доме, создали храм эстетики, связанный с цветами, птицами, луной, красотами природы и трогательными ассоциациями. Я нахожу, что, сравнительно с европейцами, безо всяких обиняков находящими уборную нечистым местом и избегающими даже упоминать это слово в обществе, наше отношение к этому учреждению гораздо разумнее и несравненно эстетичнее.

Непознаваемая японская душа… Кажется смешным? это зря. Ведь если чуть подробнее разобраться в принципах японской эстетики, она начнёт казаться будто бы давно знакомой; даже возможно, окажется, что вы отчасти разделяете её. Принципов в японской эстетике выделяют всего четыре: саби, ваби, сибуй и югэн.

Саби (дословно переводится как «ржавчина») — это красота в естественности вещей, проявляющаяся со временем. Никто не сможет лучше рассказать об этом, чем сам японец:

Европейцы употребляют столовую утварь из серебра, стали либо никеля, начищают ее до ослепительного блеска, мы же такого блеска не выносим. Мы тоже употребляем изделия из серебра: кипятильники, кубки, графинчики и т.п., но никогда не начищаем их до блеска. Наоборот, мы радуемся, когда этот блеск сходит с поверхности предметов, когда они приобретают налет давности, когда они темнеют от времени.

Иногда доходит до абсурдного:

Отчего мы не любим ходить к зубным врачам? <…> Оттого, что видим чрезмерное изобилие стекла и блестящих металлических предметов, которые заставляют нас внутренне содрогаться.

Вот ещё одна цитата, которая говорит о любви японцев к естественному:

Красота, наведённая гримом, так и остаётся красотой искусственной, не дающей эффекта подлинной красоты незагримированного лица.

Разве не странно, что в японской эстетике первый принцип утверждает естественность — вместе с тем, что японские женщины издревле белили себе лицо, чернили зубы и сбривали брови, чтобы нарисовать их чуть выше, а девицы из знатных семейств носили несколько слоёв кимоно, скрадывающие любые очертания тела? Не зря говорят, что японцы — противоречивый народ.

К слову, однажды, гуляя в лесу и вспоминая наш городской парк, я вдруг осознал, что мне куда милее эти высокие деревья, опавшая листва и бурьян с обоих сторон узкой тропинки, чем ухоженный парк с низким подстриженным газоном вместо травы и ровными кустами. Не в русских ли песнях звучат слова любви к широкому полю, к золотой ржи и берёзкам? Не родственное ли это чувство японскому «саби»?

Второй принцип, ваби, — это красота в простоте, лишённой вульгарности, и полезности вещей; предметом любования может стать предмет быта, такой как горшок или лопатка для риса. Здесь можно вспомнить пренебрежение японцами блестящего, хотя Танидзаки и замечает:

Я не хочу этим сказать, что мы не любим вообще ничего блестящего, но мы действительно отдаём предпочтение тому, что имеет глубинную тень, а не поверхностную ясность.

Третий принцип, сибуй, — объединяет два предыдущих в одно: красота в простой, незатейливой естественности, недостатки которой лишь подчёркивают красоту.

И последний, четвёртый принцип — юген (переводится как «тёмная прелесть») — это красота в недосказанности, в пустоте или отсутствии. Танидзаки в своём эссе особенно подчёркивает тень:

Наши гостиные устроены так, чтобы солнечные лучи проникали в них с трудом. <…> Отраженный свет из сада мы пропускаем в комнату через бумажные раздвижные рамы, как бы стараясь, чтобы слабый дневной свет только украдкой проникал к нам в комнату. <…> Мы предпочитаем этот свет на стенах, вернее — этот полумрак, всяким украшениям — на него никогда не устанешь любоваться.

И вместе с тем яркое золото, находящиеся в полутьме, становится во много раз краше:

Иногда вы замечаете, что золотые крапинки, украшающие узор ширм и дверей, которые только что отливали тусклым блеском, вдруг вспыхивают, моментально загораясь, лишь только вы зайдете сбоку. И вы недоумеваете: каким образом эти золотые крапинки могут собирать в такой темноте столько лучей?

Но при свете золото теряет своё обаяние:

На золотую роспись лакированных изделий следует смотреть в темноте, — она делалась именно с таким расчётом

Многим покажется странным, что кто-то любуется пустой нишей:

Каждый раз, когда я смотрю на выдержанную в строгом стиле нишу японской залы, я прихожу в восхищение перед тем искусством распределения светотени, которое свойственно только японцам, постигшим тайну «тени». Здесь вы не увидите никаких ухищрений: комбинацией простого дерева с простыми стенами в глубине комнаты ограничено пространство, где лучи света, дошедшие извне, рождают неясную тень.

Не только в архитектуре японцы превозносят пустоту, но — наверное, даже больше — любят недосказанность в словах и литературе. Герои старинной «Повести о Гэндзи» — высший аристократический свет — разговаривая с собой или посылая друг другу письма, написанные тонкой кистью на особой — для деловых писем, для любовных, для поздравительных — бумаге и сложенных для каждого случая особым образом, не могут обойтись без тонкого намёка на стихотворение из антологии Кокинсю; и даже о важных семейных решениях, таких как, например, сватовство, не говорят прямо, а намекают, упоминая расцвет сакуры или сливы, который в их культуре исполнен особого смысла. Нам остаётся лишь удивляться, как между ними не возникает недопонимания.

Конечно, цивилизация меняет многое, и сегодня непросто сыскать японца, который глубоко разделяет эстетизм предков, однако и по сию пору его следы, изменив черты, остаются в современности и вряд ли когда-либо исчезнут окончательно.