Воля к искусству

Первые годы нового тысячелетия. Кружок молодых поэтов при остатках союза писателей. Им около двадцати, но они все убеждены в необходимости страдать, потому что страдание очищает душу, боль наполняет слова глубиной, боль заставляет звучать.

Темноволосая девушка с кротким лицом. Говорит как чеканит: "Тот не поэт, кто не был в дурке!" Через три года, в двадцать четыре, она попадёт в эту дурку. Её доведут до состояния овоща, когда изо рта течёт слюна словно сок, но откуда-то - после - потекут и стихи. Ведь, наверное, потекут.

Парень, среднего роста, обычный. С виду обычный. Но совсем не такой. Этот не понимает: неужели действительно после всех освенцимов всё ещё можно писать стихи? Через несколько лет, в двадцать шесть, избил человека. Типа дуэль. Хотел заглянуть в тюрьму. Уже там, в мини-освенциме, узнал, что избитый им человек умер. Сидит до сих пор. Кажется, пишет стихи. Пишет и там. В тумбочку.

Другой парень. Тоже обычный с виду. Хочет испить чистоту. Дал обет до тридцати не прикасаться к женщине. Сейчас ему уже много за тридцать. До сих пор ничего не написал. Всё ещё зреют слова.

Снова девчонка. Светловолосая. Любит Цветаеву. Цитирует про боль: ласковое слово, милосердное слово... Исследует социальное дно. Хочет всё испытать на собственной шкуре. Собрать всю боль без прикрас. Сейчас больна спидом. Всё ещё не пишет. Молчит.

Ещё один парень. Знает Гумилёва почти наизусть. Хочет так же вылезти на бруствер. Пошёл на войну. На бруствер вылезти не успел. Погиб раньше. Стихов не осталось.

Все эти люди, такие не правильные, они так и не написали своих звонких слов, наполненных глубиной. Вместо них пишут другие. Пишут про эльфов, про гоблинов, про драконов с красавицами и про будущие миры.

Каждому - своё.