Отрывок из 33 главы третьей книги моих мемуаров "муарыМе". (Подготавливается к обнародованию)

     Сколько я помню себя, в детстве я не делил людей на национальности. Для меня ближе были понятия «добрый» или «злой», и понимающий меня, или я его, или не понимающий.

     Наш двор был многонациональным. Дом вплотную примыкал к корпусам построившего его института «Укргипроэнергопром», давшего в нем квартиры сотрудникам. Поэтому наряду с украинцами и русскими в нем жило много евреев, а также татар, получивших квартиры взамен их снесенных домов, стоявших раньше на этом месте. Коваленко мирно соседствовали с Кузнецовыми, Рабиновичами и Байбековыми. Дети бегали и играли вместе, ходили друг к другу в гости, проказили и получали нагоняи за проказы. Никакой дискриминации по национальной принадлежности не было.

       Первые признаки неравенства я заметил в школе, причем, учителя относились ко всем детям практически одинаково (за исключением одной из учительниц украинского языка и литературы), а вот некоторые дети явно демонстрировали неприязнь к другим. Особенно это касалось евреев. «Ты что, дружишь с этим жиденком?», – однажды спросил меня одноклассник. Я не понимал, почему я не могу дружить с евреем, тем более что подсознательно они всегда были мне глубоко симпатичны. По мере взросления я все более осознавал, что до провозглашаемого коммунистической идеологией единства и братства народов еще ох, как далеко. 

     Собака бросается на велосипедиста по одной простой причине – она считает, что он и его велосипед – одно целое, одно большое животное. Собака этого не понимает и оттого боится. Так же она может бояться людей, везущих тележки, одетых в балахоны и т.п. Бояться того, чего не понимаешь – это целиком естественно как для собак, так и для людей. Первопроходцы в африканских джунглях сперва стреляли, а потом шли посмотреть, «что же это там, в кустах мелькнуло». И если после меткого попадания, нечто, сперва летевшее, ползшее или подкрадывающееся, вдруг превращалось в кусок мяса или горсть перьев, всем сразу становилось спокойнее. Привычка опасаться говорящего на другом языке лежит где-то в корне нашего подсознания. Лучшая оборона – нападение, поэтому, боясь – нападай, и останешься живым.

     Так ведут себя животные. Люди добавляют сюда идею, включающую чувство мести (Они когда-то нас обидели!), чувство превосходства (Мы лучше!), религиозную доктрину (Мы избраны богом!) и т.п.

     Директор тебердинской средней школы осетин Бирагов однажды сказал мне: «Грузыны – плохие люды. У нас были спэциальный черный барашка. Черный барашка – нэ бэлый барашка, он лучший барашка. Потом прышли грузыны и забралы всэ барашка!». При слове «грузины» он яростно засопел, раздувая ноздри. На мое утверждение: «Однако Вы хорошо отзывались о Сталине, а он – грузин», Бирагов закричал: «Нэт, Сталин – осэтын, и его настоящая фамилия Джугов. Это вонючие грузыны перэдэлали его на Джугашвылы!».

     Такое же большое взаимное чувство испытывают азербайджанцы и армяне, узбеки и турки-месхетинцы, таджики и казахи и т.д. В европейской части страны было принято тихо не любить евреев и уничижительно относиться к кавказцам и азиатам – «чуркам», «хачикам», «мамедам», «чукчам», а также к молдаванам и гуцулам. Прибалтика и западная Украина от всей души не любили самих русских.

     Лучше не гордиться тем, что ты русский, или еврей, или украинец, или татарин, потому что глубина этой гордости может оказаться слишком большой, настолько большой, что она может затмить добрые чувства к людям других национальностей. Русский – ну и отлично, украинец – просто замечательно, татарин – превосходно, еврей – ничего лучшего и придумать нельзя… Не держа ничего недоброго за душой, все пожимаем друг другу руки.

     В семьдесят восьмом я, будучи молодым специалистом, пришел работать на оборонный завод, на котором существовала негласная директива: евреев на работу не брать, даже если у них в паспортах в графе «национальность» написано «русский». В Советском союзе понятия «фейсконтроль» тогда не существовало, но, тем не менее, он осуществлялся самым строгим образом. Однако евреев с семью пядями во лбу не то, что брали, но даже приглашали. Один такой был и в нашем отделе. Его звали Леонид Матвеевич Каплуновский, он был специалист высочайшего класса по нашему специфическому оборудованию. У него в паспорте, естественно, значилось «русский». Однажды секретарша отдела Света вошла с каким-то блокнотом в руках и объявила: «Внимание, мне нужно уточнить кое-какие детали. Я буду называть фамилию, а вы будете отвечать «русский», или «украинец!». И началась перекличка. Дошла очередь до Леонида Матвеевича (все притихли и замерли). Он ответил: «Еврей!» (все вздохнули и опять зашевелились). И Света произнесла гениальнейшую фразу: «Я понимаю, что еврей, но – русский, или украинский?».

     В восемьдесят шестом я познакомился и Мишей Белявским, бывшим мужем бухгалтерши моего первого кооператива «Блиц». Миша был центровым, потому что жил на улице Данилевского, а еще он был ярым националистом. Он входил в какую-то нелегальную еврейскую молодежную боевую организацию, созданную, якобы, для изучения иврита (тогда это было запрещено), а на самом деле занимающуюся боевыми искусствами. Как рассказывал Миша, порой для тренировки они затевали ссору в кафе с каким-нибудь чернокожим студентом и заканчивали ее мордобоем.

     На все мои протесты Миша отвечал: «Ты не понимаешь, они – не люди, они не такие, как все. Ты слышал, как омерзительно они пахнут? Ненавижу! Меня тошнит от этого запаха! Это первая зараза, которую следует уничтожить!». И я подумал: «А может, чернокожие действительно пахнут иначе? Мало ли – другие гены, другой химический состав пота…». Вечером одного жаркого дня я, не будь дурак, поперся в буфет «Националя» (тогда «Интуриста»), притворился там крепко выпившим и принялся «клевать носом» у стойки. Мой нос несколько раз уткнулся в спину сидящего рядом черного верзилы, потом я пересел на другой стул и поклевал другого черного посетителя, потом третьего… Назавтра при встрече с Мишей я высказал ему свое «фе»: «Миша, гребаный расист, не занимайся фигней! Они пахнут, как все мы, да иначе и быть не может. Может, они тебе и не нравятся, но главное – справедливость!». На что Миша ответил: «Смотрю я на тебя… Знаешь, если у нас будет заварушка, я скажу нашим, чтобы они тебя не трогали. Ты – благородный чувак!». И «благородный чувак» растаял.

     Есть у меня старый знакомый по имени Анатолий Зинченко. Мы знакомы с ним чуть меньше вечности. Анатолий – украинский националист. Многие еще помнят историю, произошедшую на площади Свободы (тогда Дзержинского) в девяносто втором году, когда группа лиц поднесла к памятнику Ленину венок из колючей проволоки с надписью на украинском языке: «Палачу украинского народа – Ленину». В пятидесятых за это бы расстреляли на месте, в шестидесятых и семидесятых – сослали на Соловки или в Магадан, а в восьмидесятых – выслали из страны, или, что вероятнее, поместили бы в сумасшедший дом. Толян был одним из тех, кто нес этот венок. Мы с ним часто спорили на национальные темы, и ни разу не пришли к общему знаменателю. Но однажды он сказал: «Возможно, скоро будет горячо, но я прослежу, чтобы тебя не трогали. Ты – хороший парень». И «хороший парень» растаял вновь.

     В любом случае «горячо» – это плохо. Любая революция, любые народные волнения, любые военные действия влекут за собой развал производства, торговли, экономики. Следом приходят обнищание, разруха, болезни. Это не теория, это статистика. Так было всегда во все времена у всех народов. Кроме того, та же историческая статистика говорит, что революция всегда «пожирает своих детей». То есть, романтический идеализм пламенных революционеров в ее начале, обязательно со временем замещается приспособленчеством и карьеризмом подлецов в ее конце, и вторые уничтожают первых.

     Второй «сиамский близнец», неразрывно связанный с первым – вопрос языка. Вы знаете, например, что в Соединенных Штатах Америки понятие государственного языка просто отсутствует? Есть языки более или менее распространенные, есть общепринятый язык общения – английский, а вот, официального государственного языка – нет. Это ли не образец торжества демократии! С другой стороны, страны, в которых демократия развита недостаточно, или существует более на словах, наблюдаются разграничения населения по двум параметрам – языку и вероисповеданию, и очень часто одно неразрывно связано с другим. 

     Исторически сложилось так, что на территории Украины проживают две большие народности – украинцы и русские – со своими языками и укладами жизни. Центры формирования украинской народности находились в Приднепровье и Прикарпатье, русской – в Слобожанщине, Приазовье и Причерноморье. Слобожанщина (районы Харьковской и Луганской областей) и более южные районы (Новороссия, приморские районы), бывшие дикими местами, по которым гуляли скифы и киммерийцы, греки и сарматы, крымские татары, черкесы и турки, стали заполняться русскими. Отчасти ссыльными и беглыми каторжниками, отчасти поселенцами времен русско-турецких войн.

     В результате Переяславкой рады левобережная Украина вошла в состав Российской империи, украинская знать приравнялась в правах к Российской, а вот холопам повезло меньше. Выходец из Украины всегда был в России человеком второго сорта, и с этого времени у "кацапов-москалей" и "хохлов" возникла скрытая, но стойкая неприязнь друг к другу.

     После провозглашения независимости Украины 24 августа 1991 года межэтнический конфликт начал принимать явные формы. «Свидомые» («сознательные») украинцы заявили, что на территории независимой Украины может быть только один государственный язык – украинский. Думающие иначе – автоматически записывались во враги, и в стране началась поголовная украинизация. Но большинство русскоязычных граждан Украины выразило свое категорическое несогласие, приводя вполне аргументированные доводы:

в США вообще нет официального государственного языка;

в Австрии государственный язык – немецкий;

в Швейцарии – немецкий, французский, итальянский, ретороманский;

в Бельгии – французский, нидерландский и немецкий;

в Нидерландах – нидерландский и фризский;

в Финляндии – финский и шведский;

в Канаде – английский и французский

     – Так почему же, черт побери, в Украине не может быть двух языков?», – восклицают русскоязычные. И они по-своему правы. – «Почему количество русских школ уменьшается в разы даже в русскоговорящих регионах?». И они опять правы. «Русский язык – средство общения между собой для всех жителей бывших республик Советского Союза! Эстонец с грузином, таджик с молдаванином будут общаться по-русски. Русский язык входит в число, так называемых, «больших языков», наиболее распространенных во всем мире!», продолжают они, – и здесь вообще сложно что-нибудь возразить.

     – «Украинский язык всегда подавлялся центральной властью! И сейчас, как более слабый, он рискует исчезнуть вообще!», – парируют «свидомые». И они по-своему тоже правы. «Украинский язык – прародитель всех восточнославянских языков, он гораздо ближе к изначальному церковнославянскому, а русский – почти и не славянский. В нем много скандинавских и татарских корней!», – не унимаются «свидомые», и их правота в этом вопросе неоспорима.

     Кроме того, многие из тех, кто при опросе назвал украинский язык родным, в быту все же пользуется русским.

     В этом споре истину найти невозможно, ибо она лежит совсем в другом месте. А именно – в истории. Российское самодержавие всегда вело себя по отношению к другим народам, как барин с холопами. После октябрьского переворота 1917 года царизм канул в лету, а самодержавие – нет, оно просто приняло другие формы. Провозглашая братский союз со всеми, Россия всегда оставалась им «старшим братом», который заправлял всем – от экономики до уклада жизни. Осмелившихся ослушаться неизбежно ожидала кара.

     В Харькове, в самом начале Московского про­спекта, въезжающих на Харьковский мост встречают две скульптурные композиции. Справа – рабочий с отбойным молотком и колхозница с чугунным снопом, олицетво­рявшие благоденствие страны в результате союза города и села. Но она тривиальна и не так примечательна в своем тайносмыслии, как левая, на которой отлиты русский и ук­раинец, олицетворявшие неразрывный союз двух народов.

     Присмотритесь к их правым рукам: в этой паре русский явно лидер, мягко, но неуклонно ведущий младшенького неразумного братишку в выгодном для себя направлении, а, чтобы тот не ерепенился, кацап усмиряет его, положив свою ле­вую руку ему на плечо. Русский, само собой, более дальновиден и мудр, и потому его взор устремлен выше, чем взгляд украинца. А тот, хоть и вооружен мечом, но отвел его левой рукой подальше за спину. В таком положении выхватить его из ножен невозможно. И вот оказывается, что два якобы брата, на самом деле пред­ставляют собой аллегорию «погонщик и баран».

Томская команда КВН «Дети лейтенанта Шмидта» когда-то пропела такие частушки:

От Москвы до самой Колымы,

От Сухуми и до мест, где холоднее,

Все национальности равны,

Только русские все ж чуточку ровнее!

     Очень неприятно, но вполне естественно, что все «младшие братья» пере­несли свое отношение к российскому самодержавию на самих русских – не только на  представителей государственной администрации, но и на простых обывателей – работяг и крестьян, интеллигенцию, и лозунг «Долой русское самодержавие!» превратился в просто «Долой русское!». Лес рубят – щепки летят.

     И полетели. Часть страны зажаждала влиться в Евросоюз, будучи уверенной, что, как только Украина окажется в Европе, так сразу жить станет легче и веселее. На вопрос: «Почему?» они отвечали: «Ну-у-у… Это же Европа!». Не понимая, в чем выгода от вхождения в Евросоюз, они были уверены, что будущее страны связано более с Европой, чем с Россией, во всяком случае, с нынешней постмонархической и посткоммунистической ее ипостасью.

     Однако Европа сама офигевала от украинских аппетитов и вливать Украину в себя не торопилась. Слишком уж голодной и жадной казалась ей эта страна. И потом: кто сказал, что она будет их кормить? За какие красивые глаза? Но миф – на то и миф, что не поддается умозрению. Толстые и благообразные немецкие бюргеры с тревогой следили за новостями: не хлынет ли однажды к ним во дворы украинская голытьба? Ну, как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Боялись украинской босячни – получили сирийскую. А еще они боялись украинских националистов, не понаслышке зная, чем может закончиться «уклон вправо». А те, не ведая страха, не слыша упреков и не прибегая к помощи здравого смысла, подняли на щит тех, о ком лучше было бы умолчать – лидеров националистического движения начала двадцатого века – Степана Бандеру, Романа Шухевича, Евгения Коновальца и иже с ними. Почему именно их? А больше некого. В Украине мало героев, потому что и Украина-то сама – весьма свежеиспеченный продукт, не нажила еще тех, кого надлежит почитать, кому следует молиться и на кого подобает равняться.

     Русскоязычные граждане Украины боялись «бандеровцев», о лютости которых ходили страшные легенды. Их не любили и в Европе. Например, согласно данным известного канадского историка, доктора политологии и публициста Виктора Полищука, много написавшего на темы польско-украинских взаимоотношений, в период Второй мировой войны, всего от рук украинских националистов в 1939-1945 годах погибло более 500 тысяч человек. При этом только в Волынской резне, геноциде поляков, - 180 тысяч. Ну разве можно с таким послужным списком стучаться в европейские двери? Все население Украины разделилось на два лагеря – «свидомых» и «москалей».

     И грянул гром! Он не мог не грянуть, все знали, что это произойдет, вопрос был в другом: «Завтра, или через неделю? А может, через год? А может, ми́нет нас чаша сия?». Не минула.

     Украине отродясь не везло на президентов. Первый украинский президент Леонид Кравчук был бывшим советским номенклатурным работником. Ему досталась нелегкая ноша – управлять страной в переходный период от коммунистической диктатуры к дикому капитализму. Это – вроде воспитания ребенка: все знают, как это делается, пока не имеют своих детей, а, когда они появляются, разводят руками. Так и здесь – все знают, как надо управлять страной, но когда доходит дело до конкретных действий… При Кравчуке страна дошла практически до ручки. В девяносто пятом за один доллар давали сто пятьдесят тысяч гривен, а один спичечный коробок стоил пять тысяч. Зато он был самым благообразно выглядевшим президентом.

     Леонида Кравчука сменил другой Леонид – Кучма, бывший генеральный директор производственного объединения «Южный машиностроительный завод» (это там, где ракеты делают!). Отличный хозяйственник, он, засучив рукава, взялся за Украину, не забывая и себя, любимого, а также своих друзей и близких. Стало легче, появилась надежда на лучшее, но Кучма оказался слабым политиком. Чего стоит одно его заявление о том, что «…есть трагедии и большего масштаба!» по поводу авиакатастрофы 4 октября 2001 года самолета Ту-154 российской авиакомпании «Сибирь», летевшего из Тель-Авива в Новосибирск и случайно сбитого украинской ракетой над Чёрным морем, в которой погибли 78 человек. Неумело воюя со своими оппонентами, он растерял свой рейтинг. Подозревается в заказе убийства журналиста Георгия Гонгадзе, в незаконной продаже оружия и в организации избиения депутата Александра Ельяшкевича. 

     Потом была Оранжевая революция-2004 – шквал мирных митингов, пикетов, забастовок. Сторонники Виктора Ющенко, основного соперника кандидата в президенты Виктора Януко­вича, и большинство иностранных наблюдателей считали, что предварительно оглашенный счетной комиссией перевес Яну­ковича в голосовании был достигнут за счёт нарушений на вы­борах. В конечном итоге президентом Украины стал Виктор Ющенко – бывший экономист, банкир и премьер-министр. В 1997 он занял шестое место в рейтинге лучших банкиров мира по версии журнала «Global Finance». Он был явным сторонником прозападной ориентации, самым интеллигентным и деликатным из всех прези­дентов. Но и самым нерешительным и, пожалуй, ленивым. Он быстро растерял популярность, и ныне у его бывших сторонников, равно, как и противников, фамилия Ющенко вызывает только снисходительную усмешку.

     Перед уходом с президентского поста Ющенко попробовал «плюнуть в борщ» своим противникам, посмертно присвоив звание Героя Украины Степану Бандере. Официальная формулировка звучала очень хитро и невнятно: «За несокрушимость духа в отстаивании национальной идеи». Хотя, согласно закону, звание Героя Украины присваивается только гражданам Украины, коим Бандера никогда не был. Этот акт привел к невероятному накалу страстей в стране, и естественно, что 2 августа 2011 года Высший админсуд Украины окончательно признал его незаконным.

     В 2010 году Виктор Янукович взял-таки реванш. Однако для многих граждан Украины его репутация была сомнитель­ной. Дело в том, что в 1967 году он был осужден на три года лишения свободы за участие в ограблении, как член преступ­ной группировки «Пивновка». Вскоре он был досрочно осво­божден за образцовое поведение (сотрудничал с админист­рацией исправительного учреждения), а в 1970 году был осу­ждён повторно на два года лишения свободы за причинение телесных повреждений средней тяжести. В 1978 году Донец­кий областной суд снял обе судимости, а в 2005 году были проведены две экспер­тизы архивного дела о снятии этих судимостей, и был доказан факт, что данные архивные дела были подделаны и неоднократно расшивались для вставки новых страниц. Очень темный вопрос... Мир видывал разных президентов, даже прези­дента – бывшего киноактера, а вот президент – бывший зек потряс не только ук­раинцев, но и всю мировую общественность.

     В январе 2016 года у Януковича появился новый титул: он возглавил рей­тинг самых коррумпированных личностей в мире по версии организации «Transparency International».

     Однако, не худа без добра – в 2012 году Янукович подписал действующий поныне закон «Об основах государственной языковой политики», предоставляю­щий неукраинским языкам статус региональных в тех районах, где ими пользу­ются более десяти процентов населения. И, казалось, в языковом вопросе было установлено равновесие, некий паритет, но в 2013 году в Украине начался еще один Майдан, и…

     Но это уже другая история.

     Работал я как-то на одном предприятии заводским конструктором. Кстати, это – моя любимая работа, где от тебя требуется не чертеж, а конкретная железяка, по этому чертежу изготовленная. Выдал свое детище в цех – и уже через пару дней имеешь синяки от тумаков разъяренных мужиков. Ловит тебя, скажем, токарь и кричит: «Вот, что за фигню ты нарисовал? Как я это точить буду? Нет, ты руками в воздухе не размахивай! Стань за станок, и покажи – как! А то рисовать все грамотные!!!». Это называется, прямая связь идеи и ее воплощения… Извините, отвлекся.

     Так вот: взяли на участок нового работника – с длиннющими усами и в вышиванке. Разговаривал он только по-украински, хотя был коренным харьковчанином. Выдает ему бригадир задание, ну, скажем, разметить заготовку для резки, а он в ответ: «Розмовляйтэ зи мною тильки украйинською, я по-москальськи нэ розумию!» – и сидит. Бригадир жалуется мастеру. Мастер: «В чем дело?», а этот: «Нэ розмовляйте зи мною мовою окупантив!» – и опять сидит. Начальник цеха ему: «Не вы***вайся, работай, иначе уволю!». А этот опять: «Кляти москали, вы мэне пэрэслидуетэ за любов до Украины, за патриотизм! Я до суду пиду!!!». И опять не работает. История закончилась анекдотично: ему пришлось заплатить, чтобы он подал заявление «по собственному». Вот вам и патриотизм…

     А в другой фирме был мастер, который буквально гонял украиноязычных работников до седьмого пота: «А ну, бандерстан, шевелитесь, хорош отдыхать! Это вам не в трембиты дудеть, здесь работать надо», и не давал им даже покурить.

     Национализм бывает разный, и умные люди придумали для него разные классификации. Например, гражданский, или западный национализм полагает, что принадлежность человека нации, то же самое, что и гражданство. Так выглядит национализм в Западной Европе и Америке. При этом общечеловеческие ценности вообще и права человека в частности считаются более важными, чем патриотизм.

     Более дремучим является национализм этнический, или восточный. Он опирается на язык, религию, традиции, историю, или даже некую «кровную связь» людей на основе общности происхождения и на эмоциональную привязанность к определенной территории. Естественно, он несет в себе зародыши всех этниче­ских конфликтов.

     Но самый жуткий – национа­лизм радикальный. В международ­ной практике он считается опасным, ибо является основой нацизма и фашизма, и потому запрещен зако­нодательно.

     Трудно провести границу между летом и осенью, вечером и ночью, незрелым и спелым яблоком, невозможно сказать, где заканчивается патриотизм и начинается национализм, и наоборот. Их корни близки. Один из них – чувство, делающее ощущения детских воспоминаний особенными и неповторимыми (для каждого человека они свои).

     Моя тетя по папе, Ирина Федоровна Бирюкова жила в Крыму – на самом, что ни на есть, южном его берегу – но, тогда еще не в курортной зоне, в поселке Гаспра. Естественно, начиная с четырехлетнего возраста, я каждое лето проводил у нее. Она занимала одну комнату на втором этаже в общежитии, на первом этаже находились прачечная и швейная мастерская. Рядом с общагой был столярный цех с большущей циркулярной пилой у входа, а снаружи всегда высилась большая гора приятно пахнущих опилок. Руко- ного- голово- мойник был врыт в землю в торце общаги, и умывающийся стоял спиной к опилкам. Вода была только холодная и безумно хлорированная. Если смешать все ароматы, то получится один из купажных запахов моего детства – легкий утренний бриз с привкусом моря, плюс хлорка, плюс хвоя.

     Однажды женапринесла замороженных черноморских бычков и плюхнула их в кастрюлю с кипятком – наша кошка Маха от этой ухи всегда была без ума. Я в это время сидел на кухне и аккуратно орудовал лобзиком и стамеской, пытаясь соорудить бандаж для треснувшей разделочной доски. В мойке мирно журчала холодная вода, охлаждая только что сваренные яйца. Вдруг я, помимо своей воли, оказался в далеком детстве. Ощущение было таким явным и таким приятным, что у меня потекли слезы. Бычки пахли так, как пахнут выброшенные на берег водоросли – немного йодом, немного приятной морской гнилушкой, плюс запах сосны, плюс хлорка (а куда же без нее?). Вот он – запах детства, запах Грибоедовского «Дыма отечества», запах Родины. Переживание будет гораздо более полным, если к запахам добавит звук и изображение. Но, если со временем в обстановке что-то изменилось, и она полностью, или частично перестает соответствовать умозрительной картинке, то в результате будет стресс – более, или менее глубокий, но – стресс. Поэтому говорят: «Никогда не возвращайся туда, где было хорошо».

     Вот основа чувства Родины, истинный патриотизм от сердца. Остальное – привитая со временем идея. Это уже заслуга родителей, сверстников, школы и т.п. в сочетании с личной предрасположенностью. Идея – это наркотик. Ради бесплотных и эфемерных мысленных конструкций, которые в реальном физическом мире, по сути, и не существуют, многие готовы на все: приносить в жертву себя и других, подавлять инакомыслие, преобразовывать (уродовать) природу, короче, на все. Собственно, идея – это один из четырех рычагов управления людьми. Первый – страх. Если люди кого-то или чего-то боятся, ими можно управлять. Второй – желания и возможности. Управляя ими, управляешь людьми. Третий – закон и порядок, и четвертый – идея.

     С другой стороны, в глубинах нашего подсознания лежит доставшийся нам еще от животных инстинкт принадлежности той или иной стае. Принадлежать стае – значит чувствовать себя спокойно, защищенно, более комфортно. Отсюда растет второй корень – внутренняя необходимость быть частью кого-то или чего-то – стаи, команды, родственного или производственного коллектива, общины, нации. Это называется чувством сопричастности.

     Соединяем первый корень со вторым, измельчаем, тщательно перемешиваем, и получаем некий конгломерат, который официально и считается патриотизмом. Он есть причина того, что безусые, не видевшие не то, что пороха, но порой даже и женской груди, юнцы уже истошно орут: «Сталин – наш кумир!», а другие: «Бандера – наш герой!», третьи: «Православие, или смерть!», четвертые: «Харе Кришна!», пятые: «Бей черномазых!», шестые… Эх!

     А еще подростковый максимализм, который у некоторых тянется до старости… В некотором роде, они счастливые люди, ибо для них все ясно, а тут и на седьмом десятке не можешь сказать, что хоть чуточку знаешь жизнь.

     Приверженцы разных типов национализма по-разному оценивают те или иные социальные события. Например, нации, стремящиеся к лидерству, называют действия более мелких этнических групп, направленные на отстаивание независимости, сепаратизмом. Те же, в свою очередь, считают их шовинистами, а себя – борцами за справедливость... Воистину национализм, хлещущий через край – хоть украин­ский, хоть российский, хоть любой другой – штука злая, жестокая, бессмысленная и просто отвратительная. Осмысливший это – по-настоящему свобод­ный человек.