Смотри, Кассиопея!

В час ночи мне прислали окно. Оно было похоже на картину, на которой темно-синее небо, силуэты деревьев и снег, как белые кляксы. 

Я позвонила и сказала:

- Хреновый у тебя айфон.

- Нормальный. Ща.

Он отключился. Набахал ещё пятнадцать фоток и позвонил сам.

- Заценила? То-то же!

- Ты там один?

- Прикинь. Хожу в одних трусах. Глянь!

- Хорошо хоть в трусах...

- Шмоток нет, мебели ещё нет. Только ванна, кровать и пиво. Зато гляди какая кровать! Сексодром! Только вообрази.

- Боюсь представить. Погоди, коньяку налью. Чтоб не страшно было.

Он развалился на кровати и закурил.

- Ты там куришь что ли? Прямо на кровати? 

- Ага! Вообще я под вытяжку курю. Но ради того, чтоб ты язык проглотила, готов навонять в спальне.

- Показывай давай квартиру.

И он стал показывать новую квартиру, а я пить коньяк.

- Смотри, в это окно видно твою улицу. Вон.

- Вижу... - сердце мое упало.

- Круто, да? Помнишь, сколько мы там песен спели. - И без паузы начал: "Снился мне путь на север, снилась мне гладь да тишь…" 

Когда Эрик поет, он поет. Весь отдается песне, играет лицом, играет голосом. Может делать паузы, комментировать всякую ерунду, но мелодия идёт, и он подхватывает куплет там, где прервался.

- Девчонок каких-то звал к себе. Они согласились, конечно. Одна такая. Метр восемьдесят, стрижка короткая. Ммм. "Словно б открылось небо, и словно бы ты глядишь…"

- Ну и?

- Чо, ну и. Передумал. Всё-таки жена.  "Я говорю, послушай, что б ты хотел, ответь. Тело мою иль душу... ." Хотя чего я? У меня ж соседка внизу, одна живёт. Даже одеваться не надо. Можно прямо в трусах идти.

- Свой подъезд трахать нельзя. - Напоминаю я, сглатывая ком ревности. 

- Согласен. Умница. Нельзя. "Только отдай мне ту, которую я люблю." О!О! - спохватывается и скачет по коридору. - Чего я тебе покажу!

У входной двери он тянет из-под потолка лестницу. Лестница сложена втрое, она раскрывается, как волшебная. 

- Видала?! Ща фонарик возьму. И куртку.

Сначала мы лезем по лестнице и кажется ужасно высоко лезем. Потом он кладет телефон так, что я вижу, как его руки долго возятся с задвижками, а потом долго выталкивают квадратную деревянную дверь наружу. Она отъезжает как люк в портал, и мы оказываемся на крыше. 

Он ступает на черепицу и сразу машет рукой вправо:

- Смотри, Кассиопея! Шучу, не видно нихрена! Зато видно твою улицу. 

Мою улицу детства видно отлично. Если идти и идти по ней спиной к его крыше, то можно набрести на небольшой немецкий домик под номером двадцать.

- Сука, холодно как! Давай курить уже! Мы же за этим сюда пришли. - Он поворачивает камеру на себя: - Смотри какой я красивый! 

Он стоит на крыше в трусах и не застегнутой куртке на голом длинном теле. Босой. Прекрасный. Кудри острижены, залысин не видно. Тридцать семь - фигня. Сигарета нагло торчит изо рта набок. 

- Ты охрененный.

- Сама такая. Я околел тут уже. Но скажи, огонь? 

- А можно, когда я приеду, мы залезем сюда курить? А? - я сломалась и тон мой стал просящим и несчастным.

- Не можно, а нужно. Но с тобой мы будем курить траву. Все, валим отсюда. Я себе все отморозил! 

Он ещё раз показывает мне вид с крыши и мы валим. 

- Ванну набери, - говорю я. - Горячую.

- Правильно! Какая же ты умная всё-таки! Диву даюсь!

Он набирает ванну, лезет в нее и мы падаем в воспоминания ещё на час. Я постепенно набухиваюсь коньяком. Темы становятся острыми.

Есть анекдот про садиста и мазохиста. Но тут хуже - два мазохиста. Хуже, но интереснее...

Потом я выхожу курить на свой сухой финский мороз, в уютный, рафинированный двор, в мир взрослых правил. Дым тянется тонкой струйкой вверх, туда, где за облаками тоже не видно Кассиопеи, но я знаю, что она там есть. Одна на всех. Слава богу!