Пожалуйста, будь же вечно

Не писала сто лет... С вавилонской башни

мир не то чтобы видится ярким и настоящим, 

но вполне умещается в горсти глухого бога.

Между нами, любимый, когда б не судили строго,

то в любой обозримой (да пусть и окрест) картине

есть всегда только то, что пресыщенный взгляд окинет.

Я смотрю с высоты, и моя голова кружится –

там, внизу, никого. Никого из когда-то живших,

никого из числа позабывших в свой срок родиться –

бел-бело на земле, и парит семикрылой птицей

не то ангел господен, не то снеговая туча.

Между нами, любимый, наверно, так миру лучше.

Новый лист, чистый лист, на котором вот-вот откроет

клинописные истины сонм несвятых героев –

и начнётся опять, непременно опять начнётся

бег над огненной пропастью. Бремя канатоходца –

быть всегда выше бездны, но слышать шуршащий шёпот

бесконечных веков, составляющих общий опыт.

Что прошито в геноме, то вырубим мы едва ли...

Впрочем, зря подалась в философские трали-вали.

Ведь хотела всего лишь сказать, что земля на месте,

и зерно прорастёт, перемелется, станет тестом,

и вернутся по водам хлеба, и сплетутся пальцы

в мимолётном объятье, чтоб не захотеть расстаться...

Замирает мой беглый стилус, трещит папирус,

пересушенный временем... Плачет свечной огарок

восковыми слезами. Завьюженный снегом, ярок

день рождения мира – и пальцы выводят "здравствуй..."

Между нами, любимый, в каком ни начнись мы царстве,   

между явью и сном, между речью и Междуречьем –

только это и важно. Пожалуйста, будь же вечно.