Ох уж эти сказочки

Церковь была маленькая, даже крохотная, и, если можно так сказать о церкви, по-домашнему уютная. В сгущающихся сумерках тёплого осеннего вечера серьезно смотрели со светлых стен лики святых, мерцали светлячки свечей. Из маленькой исповедальни доносился мужской голос.

- Разве ж я многого хочу? - горестно вопрошал у узорчатой деревянной перегородки высокий темноволосый мсьё. Мсьё был статен, хорош собой и гладко, до синевы, выбрит.

- Нет, ну я ещё понимаю, раньше... Везде ходи, всё бери и только в запертую комнату не заглядывай. Понимаю, сложно. Так сложно сдержаться... - в низком бархатном голосе появились мечтательные нотки. - Особенно, когда и ключ есть... Возможность есть, а права реализовать возможность нет. Невыносимо. Нестерпимо любопытно, правда же? Вооот. А сейчас что?

- А что сейчас? - заинтересованно отозвалось эхом из-за перегородки, забранной шелковой шторкой в желтых вышитых журавлях.

- Испанский стыд, вот что! Просил чужих мужиков домой не водить - так водят! И не то, чтобы интеллигентов каких-нибудь, а прям первых попавшихся с улицы тащат. Всякую шваль немытую! А у меня, между прочим, древний дворянский род! Стыдно! Они тащат, а мне стыдно!

За шторкой охнули и сочувственно поцокали языком.

- Просил мои вещи не брать - берут! Ты в шкаф за свежей рубашкой - глядь, а жена в ней уже спит. Одиноко ей, видите ли, меня с работы ждать. А в моей рубашке сразу не так одиноко... Ладно бы носки мои тягала, носки я возможно и не заметил бы, но рубашку. Любимую... 

Шторка согласно колыхнулась и тяжело вздохнула.

- Просил по дому на каблуках не ходить - ходят! Шестьсот лет деревянный пол в замке стоял, как новенький, а за последние пятьдесят лабутенами своими изгадили так, что пришлось ламинат поверху стелить! Изрешетили! - мужчина потёр подбородок и досадливо поморщился. - Просил еду не солить - солят! Не шуметь по ночам - шумят! Не брать мой телефон - так берут! Нагло, не стесняясь!

Журавли на шторке исполнили зажигательный танец понимания, участия и солидарности.

- И ладно бы я просил что-то ДЕЛАТЬ... - сетовал рассказчик, нервно перебирая вынутые из кармана чётки. - Это может быть сложно, неинтересно, да и просто лень в конце-концов! Но я же прошу НЕ делать! НЕ! Что может быть проще, чем НЕ делать, скажите на милость? Неужели и такую малость я не имею права просить у законной супруги?

Штора волновалась, птицы на ней смешно дрыгали ногами и кланялись. Судя по всему, они были абсолютно согласны.

- Вот и я так думаю. А найти послушную - это ж тоже упаси Господь. Скука смертная. Согласны? - за перегородкой сдавленно, но явно утвердительно вздохнули. 

- Ну, вот. Так что побуду-ка я пока, пожалуй, просто безутешным вдовцом! - радостно заключил мужчина. Встал со скамеечки, сунул четки в карман и снова растерянно потёр подбородок. 

Положив толстую пачку банкнот в баночку, на которой значилось "для пожертвований", вежливо попрощался и вышел.

Из-за шторки выбрался молодой человек в строгом костюме и роговых очках. Отер испарину с высокого лба. Обошёл комнату, одну за другой задувая свечи, собрал огарки, снял со стены иконы. Утащил в подсобку деревянную ширму с расшитой журавлями шторкой, а потом вкатил на её место огромную кровать с балдахином. Из той же подсобки появилась на свет маленькая прикроватная тумбочка с одним ящичком. На неё юноша водрузил старинную витражную лампу, а внутрь убрал аккуратно сложенные очки. Сильно щурясь, достал из-под подушки потрепанные шаль и чепец.

Он только-только успел улечься и натянуть до носа одеяло, когда в дверь постучали.

- Кто там? - дрожащим старческим голосом осведомился молодой человек.

- Это я, внучка ваша, Красная Шапочка...

На дворе стоял двадцать первый век, тайну исповеди сменила врачебная тайна, но люди по-прежнему оставались верны традициям.

Шарль Перро, дипломированный психолог, самый юный доктор наук в своей профессии, вздохнул и страдальчески проскрипел:

- Дерни за верёвочку, дитя моё, дверь и откроется...