ПИСАТЕЛЬ ДНЯ. Уильям Сомерсет Моэм (25 января 1874 — 16 декабря 1965)

Английский писатель и драматург.

ЦИТАТЫ

Не помню точно, в каком возрасте, я решил, что, поскольку жизнь у меня одна, я должен взять от неё всё, что можно. Мне казалось, что только писать — это мало. Я задумал составить программу своей жизни, в которой писательство заняло бы важнейшее место, но которая включила бы и все другие виды человеческой деятельности… Вероятно, она была весьма несовершенна, но думаю, что на большее я не мог рассчитывать в данных обстоятельствах и при очень ограниченных возможностях, которые были отпущены мне природой.

Всё, что случалось со мною в жизни, я так или иначе использовал в своих произведениях... Чаще я брал людей, с которыми был близко или хотя бы слегка знаком, и на их основе создавал своих персонажей. Факты и вымысел в моих книгах так перемешаны, что сейчас, оглядываясь назад, я не всегда могу отличить одно от другого.

Я всегда давал материалу отстояться у меня в мозгу, прежде чем перенести его на бумагу, и первый из тех рассказов, для которых я делал заготовки в Полинезии, был написан лишь через четыре года после того, как я там побывал.

В каждом человеке я вижу материал, который может пригодиться мне как писателю. И безвестные люди занимают меня больше, чем известные. Они чаще бывают самими собой. Им не нужно изображать кого-то, чтобы защититься от мира или поразить его воображение… И ведь в конце концов нам, писателям, приходится иметь дело с обыкновенными людьми; короли, диктаторы, промышленные магнаты, с нашей точки зрения, мало чем могут порадовать.

Скучные люди могут быть очень занимательны, если умеешь держать себя в руках. Помню, как за границей одна добрейшая дама повезла меня кататься — смотреть окрестности. Разговор её состоял из одних трюизмов, и она употребляла избитые фразы в таком количестве, что я отчаялся их запомнить. Но одно её замечание засело у меня в памяти, как бывает с исключительно удачными остротами. Мы проезжали мимо домиков, выстроившихся в ряд на берегу моря, и она сказала: «Это — бунгало для воскресного отдыха, вы понимаете… другими словами, это бунгало, куда приезжают отдыхать на воскресенье». Не услышать этого было бы для меня большой потерей.

Осенью 1892 года я поступил в медицинскую школу при больнице св. Фомы. На третьем курсе началась работа в амбулатории, и это меня заинтересовало. А потом я стал куратором в стационаре, и тут интерес мой возрос настолько, что, когда я однажды на вскрытии не в меру разложившегося трупа схватил септический тонзиллит и слёг, я буквально не мог дождаться дня, когда смогу вернуться к работе. Чтобы получить диплом, я должен был принять известное количество родов, а это означало походы в трущобы Ламбета… Здесь было то, что больше всего меня влекло, — жизнь в самом неприкрашенном виде. За эти три года я, вероятно, был свидетелем всех эмоций, на какие способен человек… Всё это было для меня ценнейшим опытом. Я не знаю лучшей школы для писателя, чем работа врача.

Я читал всё, что попадалось под руку... историю Перу и мемуары ковбоя, трактат о провансальской поэзии и «Исповедь св. Августина». Любые сведения рано или поздно могут пригодиться…. Моё дело не судить о книге, но вобрать из неё всё, что я могу, как амёба вбирает частичку инородного тела… В биографиях, в мемуарах, даже в специальных трудах часто находишь какую-то интимную деталь, выразительную чёрточку, красноречивый намёк, какого нипочём не подметил бы в живой натуре.

Писатель пишет, не только когда сидит за своим столом; он пишет весь день — когда думает, когда читает, когда живёт; всё, что он видит и чувствует, служит его целям, и он, сознательно или бессознательно, всё время накапливает и отбирает впечатления.

Писатель может быть плодовит, только если он обновляется… А для этого нет лучшего средства, чем увлекательные путешествия в великие литературы минувших эпох. Ибо произведение искусства возникает не чудом. Почву, даже самую богатую, нужно удобрять.

Ужаснувшись бедности своего словаря, я ходил с карандашом и бумагой в библиотеку Британского музея и запоминал названия редких драгоценных камней, оттенки старинных византийских эмалей, чувственное прикосновение тканей, а потом выдумывал замысловатые фразы, чтобы употребить эти слова. К счастью, мне так и не представилось случая их использовать…

Чтение для меня отдых, как для других — разговор или игра в карты. Более того, это потребность, и если на какое-то время я остаюсь без чтения, то выхожу из себя, как морфинист, оказавшийся без морфия. По мне, лучше читать расписание поездов или каталог, чем ничего не читать. Да что там, я провёл немало восхитительных часов, изучая прейскурант магазина Армии и Флота, списки букинистических лавок и железнодорожные справочники. Они полны романтики. Они куда занимательнее, чем современные романы.

Я прочёл много книг о литературном мастерстве, и везде фабуле отводится самое скромное место… Но людям всегда доставляло радость слушать интересные истории... О том, что потребность в этом сохранилась и по сей день, свидетельствует успех детективных романов. Их читают самые высокоинтеллектуальные люди — со снисходительной усмешкой, но всё же читают; а почему бы им это делать, если не потому, что психологические, педагогические, психоаналитические романы единственные, признаваемые ими в теории, — не удовлетворяют именно этой их потребности?

Хорошо построить сюжет — очень нелёгкое дело... Он должен быть связным и достаточно достоверным… должен давать простор для развития характеров, поскольку это — основная задача современной литературы; и он должен быть завершённым, так чтобы, когда автор развернёт его до конца, ни у кого уже не возникало вопросов относительно лиц, которые в нём участвовали. Главного назначения сюжета многие как будто вовсе не учитывают. Сюжет позволяет направлять интерес читателя... Какого успеха можно добиться, направляя интерес читателя, и как опасно им пренебрегать, ясно видно из сравнения «Чувства и разума» и «Воспитания чувств».

На мой взгляд, самое характерное в людях — это непоследовательность... Я знавал мошенников, способных жертвовать собой, воришек с ангельским характером и проституток, почитавших делом чести на совесть обслуживать клиентов… Я не осуждал своих персонажей за то, что в них было плохого, и не хвалил за хорошее. Пусть это очень дурно, но я неспособен серьезно возмущаться чужими грехами... Только недостаток воображения мешает увидеть вещи с какой-либо точки зрения, кроме своей собственной, и неразумно сердиться на людей за то, что они его лишены.

Писатель не копирует свои оригиналы; он берёт от них то, что ему нужно, — отдельную черту, склад ума… Писателем редко движет желание кого-то обидеть, и он всеми доступными ему средствами оберегает свою натуру; он переселяет своих персонажей в другую часть света, порой переводит в другой круг общества; гораздо труднее для него изменить их внешность. Физический облик человека отражается на его характере, и, с другой стороны, характер, хотя бы в самых общих чертах, проявляется во внешности. Нельзя убавить человеку рост, а в остальном сохранить его без изменений. Высокий рост заставляет человека по-иному смотреть на мир, а значит, меняет его характер... Внешность приходится оставлять более или менее в неприкосновенности, иначе разрушится то, что и заинтересовало вас как писателя.

Знать грамматику нужно, и лучше писать без ошибок, чем с ошибками, но следует помнить, что грамматика — лишь повседневная речь, сведённая к правилам. Строго правильному обороту я всегда предпочту оборот лёгкий и естественный.
Я считаю, что несколько искусственное, или устарелое, или даже аффектированное слово вполне приемлемо, если оно звучит лучше, чем простое, «лежащее рядом», или придаёт фразе большую стройность. Но ни в коем случае и ни ради чего нельзя жертвовать ясностью выражения мысли.

Писать нужно в манере своего времени. Язык живёт и непрерывно изменяется; попытки писать, как в далёком прошлом, могут привести только к искусственности. Ради живости слога и приближения к современности я не колеблясь употреблю ходячее словечко, хотя и знаю, что мода на него скоро пройдёт, или сленг, который через десять лет, вероятно, будет непонятен…

Слова имеют вес, звук и вид; только помня обо всех трёх этих свойствах, можно написать фразу, приятную и для глаза, и для уха.

Автор только тогда пускается на технические ухищрения, когда не захвачен своей темой. Когда же он одержим темой, у него остаётся мало времени, чтобы думать о том, как бы помудренее выразиться. … Возможно, что интерес, проявляемый в последние годы к техническому экспериментированию в искусстве, — это показатель упадка нашей культуры.

Мы пишем не потому, что нам так хочется; мы пишем потому, что не можем иначе. Возможно, в мире есть и более неотложная работа; но мы — мы должны освобождать свою душу от бремени творчества. Мы играем на кифаре, пока Рим горит. Нас могут презирать за то, что мы не спешим на помощь с вёдрами, но мы бессильны: мы не умеем управляться с ведром. А кроме того, пожар захватывает нас как зрелище и рождает у нас в уме слова и фразы.

Всеми признано, что живописец и композитор не могут достигнуть мастерства без упорной работы… а между тем многим кажется, что всякий, кто умеет читать и написать письмо, способен написать книгу... Женщины пишут романы, чтобы скоротать месяцы беременности; скучающие аристократы, уволенные из армии офицеры, гражданские служащие в отставке хватаются за перо, как за бутылку... Дилетанту лучше не искушать судьбу... Ибо одно из главных различий между любителем и профессионалом заключается в том, что последний способен расти.

В произведении искусства для меня важно одно: как я сам отношусь к нему.

Поэзия — это барокко. Барокко — трагичный, массивный, мистический стиль. Оно стихийно. Оно требует глубины и прозрения. (...) Проза — это рококо. Она требует не столько мощи, сколько вкуса, не столько вдохновения, сколько стройности, не столько величия, сколько чёткости.

Я принимал мир таким, как он есть. Я ни от кого не требовал больше, чем мог получить. Я научился терпимости. То, что было в людях хорошего, радовало меня; то, что в них было дурного, не приводило в отчаяние. Я обрёл душевную независимость. Я научился идти своим путём, не заботясь о том, что обо мне думают. Я хотел свободы для себя и готов был предоставить её другим. 

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***