Про любовь. Немного из дневников

Абрикосовый рассвет красил город вокруг. Красил белые крыши, дрожал на поверхности беременной льдом реки. Стекал по Воробьевым горам, ясно видимым вдали. Мы пили кофе из бумажных стаканчиков прислушиваясь к вязкому киселю городского шума, кипящему в трещинах улиц.

Смена у Гули заканчивалась, а моя еще не начиналась, и мы встречали рассветы здесь — в лабиринте антенн, силовых трансформаторов, проводов, мертвых птиц — на крыше Мира. Прямо за буквой М — укрепленной на массивной металлической конструкции.

У нас было два часа. Два часа между ночью и днем, над сонным гудящим городом.

— Красиво, правда?

Я смотрел в темные глаза, над которыми дрожали густые ресницы. Она улыбнулась.

— Очень.

— Тог ларда бо лгани каби.

— Что?

— В горах похожие рассветы, — тонкие пальчики охватывали стаканчик с кофе, из которого лился пар. Бумажный одноразовый стаканчик с рекламой кофейни. Такой же одноразовый, как вся жизнь вокруг.

— Расскажи мне про Алю, — настойчиво попросила она.

— Она умерла, — над крышами поднимался пар. Я смотрел на него, жемчужное, плотное дыхание просыпающегося города.

— Расскажи, — она прижалась ко мне. — Здесь холодно.

— Пойдем внутрь?

— Нет.

Далеко внизу кому-то не уступили дорогу. Истошный гудок заметался по крыше, прежде чем умереть около нас.

— Аля, — напомнила Алтынгуль.

— Она была красивая, — произнес я и сделал глоток кофе, отдающего картоном.

— Очень? Жуда йомон. Заболела?

Я промолчал, Гуля обняла меня и поцеловала.

— Йомон. Бедный.

Бедный. Два года назад мы сидели с Алей далеко отсюда. Под набережной тяжелой нефтью текла ноябрьская Томь. Слева белыми пятнами угадывалась надпись: Кузбасс.

Аля строила планы, что-то говорила мне. Что-то, стертое ненадежной памятью. Глаза цвета линялой джинсовой ткани. Светлое, чистое лицо. Теплые губы на моих губах.

-У нас будет двое детей. Непременно двое: мальчик и девочка.

Планы и неосуществленные мечты. Песочные замки, что безжалостно рушатся обстоятельствами. Аля умерла. А я уехал. Сбежал. С разбегу прыгнув в реку, которая понесла меня как отвязавшуюся лодку. Все быстрее и быстрее, между берегов, ни к одному из которых нельзя было пристать.

Под нами проснулась система вентиляции на техэтаже. Крыша слегка завибрировала. Вяло вращавшиеся вентиляторы в выносных блоках загудели. Мир проснулся. Через час откроются стеклянные двери и в чистилище семи торговых этажей повалят покупатели. В офисы верхних двух приедут работники — небожители. Директора по решенным вопросам, менеджеры воздуха, факиры, вынимающие кролика из пустоты, девочки секретарши. А мы с Алтынгуль спустимся вниз, в место обитания — два подземных, скрытых от посторонних глаз этажа. Общежитие, прачка, столовая, элеваторные узлы, слесарная комната. Наш небольшой мир. Мир, в котором пахло дезинфекцией, людьми и едой.

— Йомон сиз, — повторила она, я кивнул. Бедный я. Еще один поцелуй — ее губы пахли кофе. Задыхаясь, она отстранилась.

— Харам, — прошептала она, — для мусульманки, то, что мы целуемся — харам. Бобой Мосулло побьет тебя палкой.

— Прямо так и побьет.

— Прямо так, — хихикнула Гуля, — а потом меня.

— Не побьет, он мудрый старик, — ответил я. — Кто будет чистить его котел для пилава?

— Скажет Рустему.

— Рустем мой корефан, — парировал я.

В ответ она бесстрашно прильнула к моим губам. Я прикрыл глаза, отключив утренний свет. Конечно, Рустем не полезет со мной драться. Махнет рукой — ай, разбирайтес сами! Неделю назад я выцыганил для него карту доступа в лифт, ведущий на крышу. Обменял у электриков на краденую головку сыра и колбасу. Он тоже любил забираться на крышу по своим неведомым делам. Обычно в ночной перерыв в разгрузке. А потом появлялся с красными белками и суетился в пикинговой зоне, скрываясь от начальственного рыка Елисея.