ПИСАТЕЛЬ ДНЯ. Энтони Бёрджесс (25 февраля 1917 — 22 ноября 1993)

Джон Энтони Бёрджесс Уилсон — английский писатель и композитор, лингвист, журналист и литературовед.

ЦИТАТЫ

Я много писал, потому что мало платили. У меня не было большого желания оставлять после себя литературное имя.

Жизнь писателя бурлит внутри, но не снаружи.

Я не пишу из страха. Я пишу из сильного желания встретить смерть на её собственных вечных условиях, потому что факт в том, что если вы напишете всего лишь страницу прозы — даже плохой прозы — это вечно.

Язык существует не столько для записи фактов, сколько для освобождения воображения.

Языки никогда не стоят на месте. Современное правописание кристаллизует утраченное произношение: визуальное никогда не догоняет слух.

Когда меня привели в школу я уже умел читать, а большинство учеников не умело. Так что я был… не такой как все.

На меня или набрасывались с кулаками, или не замечали совсем. Меня просто презирали. Оборванцы, сбившиеся в шайки, обычно избивали аккуратно одетых детей вроде меня.

Всегда хорошо вспомнить, откуда ты, и отпраздновать это. Запоминать, откуда вы пришли, — это часть того, куда вы собираетесь.

Каждая крупица опыта — что нектар для жаждущей, растущей души художника.

Я бы хотел, чтобы люди думали обо мне как о музыканте, который пишет романы, а не о романисте, пишущем между делом музыку.

Идеальный читатель моих романов — бывший католик, неудавшийся музыкант, близорукий, дальтоник, предвзятый слушатель — вот кто читает книги, которые я пишу.

Взрослые относятся к книгам скорее как поглощающие, нежели поглощённые.

Читателей много: мыслители редки.

За любой книгой стоят все другие написанные книги. Автор знает о них; читатель тоже должен знать.

Я могу писать по два романа за раз — утром и днём. Возможно, это потому, что я начинал как музыкант, прежде чем обратиться к историям, и продолжаю работать в двух областях.

Книга, называемая романом, представляет собой коробку, в которой персонажи и события ждут, когда поднимут крышку, чтобы появиться.

Роман — это прежде всего изображение людей в действии.

Ты можешь написать отличную книгу, но это не будет значить, что ты — отличный писатель. Ты — лишь автор одной отличной книги. По-моему, автор должен объять широкую ширь и покорить бездонные бездны, чтобы стать великим писателем.

Я составляю небольшой список имён, примерный синопсис глав и так далее. Но нельзя спланировать всё; многое создаётся самим актом письма.

Я начинаю с начала, продолжаю до конца и останавливаюсь.

Создайте своих персонажей, дайте им время и место для существования и оставьте сюжет на их усмотрение; навязать им действие очень трудно, поскольку действие должно исходить из темперамента, которым вы их наделили. В лучшем случае будет компромисс между придуманной вами сюжетной линией и ходом действий, предпочитаемым персонажами. В конце концов, однако, должно оказаться, что действие предназначено для иллюстрации характера; важен характер.

Время и пространство, в которых обитает вымышленный персонаж, должны быть точно реализованы.  <…> Для писателя недостаточно сфабриковать человеческую душу: должно быть также тело и непосредственный пространственно-временной континуум, чтобы это тело могло отдыхать или двигаться.

Лучшие романисты пишут ушами.

Хороший роман должен иметь форму.

Это не просто кусок жизни. Это жизнь, изящно оформленная в форму. У картины есть рамка, и роман заканчивается там, где должен, — в некотором разрешении мысли или действия, которое удовлетворяет, как удовлетворяет конец симфонии.

Роман должен оставлять в сознании читателя некий философский осадок. Косвенно предлагается взгляд на жизнь, который кажется новым и даже удивительным. Писатель не проповедовал. В хорошей художественной литературе нет места дидактике. Но он прояснил некоторые аспекты частной или общественной морали, которые никогда раньше не были такими ясными. Поскольку романы рассказывают о том, как люди ведут себя, они, как правило, подразумевают суждение о поведении, а это означает, что роман — это то, чем симфония, картина или скульптура не является, а именно форма, пропитанная моралью.

Однако сила романа ничем не обязана подтверждению того, что нам уже говорила общепринятая мораль. Роман, скорее, подвергнет сомнению условности и покажет нам, что выносить моральные суждения сложно. Это можно назвать высшей моралью.

На самом деле нет особого смысла в написании романа, если вы не можете показать возможность морального преобразования или увеличения мудрости в вашем главном герое или персонажах.

Художественное произведение должно быть для его автора путешествием в неизведанное, а проза должна передавать трудности путешествия.

Некоторые романисты, такие как Гюстав Флобер и Джеймс Джойс, пытались полностью стереть себя из своих произведений, стремясь к анонимности божественного творца, но они раскрывают себя в стиле и образах и не могут полностью скрыть своё отношение к своим персонажам. Ясно, что Джойс на стороне Блума, хотя он никогда не вмешивается, чтобы сделать комментарий, как всегда поступали Теккерей и Диккенс. Автор присутствует с нами на каждой странице, иногда, как в случае с Сомерсетом Моэмом, в качестве идеализированного портрета, оценивающего персонажа — рационального, терпимого, путешествующего, хотя чаще как человека, чьё тяжёлое дыхание мы можем слышать, когда он складывает свои слова. Мы должны любить автора.

Писать — значит потерять интерес. В искусстве есть определённый отказ.

***

Я не удовлетворён собой. Я пишу уже очень долгое время и написал, кажется, сорок пять книг, но писательский труд настолько сложен, что всегда разочаровываешься в том, что написал. Когда я сажусь перед чистым листом бумаги, этот чистый лист несёт в себе некий прекрасный потенциал. Но как только я записываю первые несколько слов, весь этот потенциал разрушается, поскольку я пишу лишь то, что я могу написать, а по моему мнению то, что я могу написать — недостаточно хорошо.

Прямо сейчас у меня на колене лежит моя рукопись, присланная мне из издательства для правки. Это книга о двух моих как бы «руках» – литературе и музыке. В этой книге я пытаюсь объяснить, как эти два искусства связаны между собой, как они, в частности, были связаны в моей жизни. Там есть глава о том, как пишется симфония и как это можно сравнить с написанием романа. Я пытаюсь беседовать о музыке: о том, является ли она неким языком, и о том, что общего у нот, которые мы слышим в музыкальном произведении, со звуками, которые мы слышим в речи.

Я чрезвычайно недоволен этой рукописью. Всякий раз, когда получаешь гранки из издательства, хочется просто всё это выбросить, настолько это плохо. Это — то, чем я был год назад. Тогда я был другим человеком, с тех пор я многое узнал, но я уже не могу этого изменить. Так что приходится говорить: «Ну, ладно, хорошо. Публикуйте, но мне всё это совершенно не нравится».

***

Слово в словаре очень похоже на машину в гигантском автосалоне — полно потенциала, но временно неактивно.

Поиск слова — это право каждого по рождению.

Обиженные — великие создатели сленга.

Сленг… самодельный язык тех, кем управляют, а не правителей, тех, на кого действовали, использовали, использовали. Это демотическая поэзия, возникающая во вспышках иронического озарения.

Насилие среди молодых людей — это аспект их желания творить. Они не знают, как творчески использовать свою энергию, поэтому поступают наоборот и разрушают.

О романе «Заводной апельсин»

Меня бесит, что существуют две разные версии одной и той же книги. В американском издании недостает одной главы, и потому арифметический план скомкан. Кроме того, в американском издании недостаёт подспудного взгляда на подростковую жестокость как на стадию, через которую нужно пройти и перерасти её; поэтому книга низводится до всего лишь притчи, хотя замышлялась как роман... В двадцать первой главе Алекс взрослеет и осознает, что ультражестокость — это как-то скучно, а ему пора обзавестись женой и malenky гулюкающим malchickiwick, который будет звать его «па-па-па-папа». Это задумывалось как умозаключение зрелого человека, но в Америке идея такого финала никому так и не понравилась.

Кадр из фильма Стэнли Кубрика

..Было бы самонадеянно и наивно доказывать, что в своей книге я не имел намерения подразнить самые запретные склонности читателей. В книге нашла выход и моя собственная природная порочность, и я сам с наслаждением грубил и грабил посредством своего героя. Только из присущего мне авторского малодушия я дозволил вымышленному персонажу прегрешения, которые сам не отважился бы совершить. Но кроме того книга содержит вывод, и к тому же до оскомины банальный — о непреложной значимости нравственного выбора. Этот вывод торчит, как забинтованный палец на руке, — потому-то я невысоко ценю «Заводной апельсин»: роман слишком дидактичен, чтобы считаться произведением искусства. Писатель не должен проповедовать, он обязан показывать.

О надсате

Мне хватило около двухсот русских слов. Так как речь в романе шла о «промывании мозгов», то и тексту была уготована та же роль. Этот минимум русских слов «промоет мозги» читателю. Роману предназначалось стать упражнением в лингвистическом программировании, причём экзотичные слова постепенно прояснялись контекстом, так что я был намерен сопротивляться до конца требованию любого издателя снабдить роман глоссарием.

Перевод — это не только слова: это вопрос того, чтобы сделать понятной всю культуру.

Из обзора об английской литературе для студентов

Предметы, которые мы изучаем в школе, можно условно разделить на две группы — естественные науки и искусства. Науки включают математику, географию, химию, физику и так далее. Среди видов искусства — рисунок, живопись, лепка, рукоделие, драма, музыка, литература. Цель образования — подготовить нас к жизни в цивилизованном сообществе, и из предметов, которые мы изучаем, следует, что две самые важные вещи в цивилизованной жизни — это искусство и наука.

Это правда? Если мы возьмём средний день жизни обычного человека, мы увидим очень мало свидетельств того, что его интересуют науки и искусство. Обычный мужчина встаёт, идёт на работу, ест, читает газеты, смотрит телевизор, идёт в кино, ложится спать, спит, просыпается и начинает всё сначала. Если мы не стали профессиональными учёными, лабораторные эксперименты и формулы перестали иметь какое-либо значение для большинства из нас. Если только мы не поэты, художники или музыканты — или учителя литературы, живописи и музыки, — искусство кажется нам лишь заботой школьников. И всё же люди говорили и продолжают говорить, что великая слава нашей цивилизации — это учёные и художники. Древнюю Грецию помнят благодаря математикам, таким как Евклид и Пифагор, из-за поэтов вроде Гомера или драматургов вроде Софокла. Через две тысячи лет все наши генералы и политики могут быть забыты, но Эйнштейн, мадам Кюри, Бернард Шоу и Стравинский сохранят память о нашей эпохе.

Всякое искусство хранит тайны, которые тщетно пытаются разгадывать философы-эстетики.

Для некоторых из нас извлечение красоты из языка — единственное, что имеет значение.

ИЗ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Лишившись возможности выбора, человек перестаёт быть человеком.

Редкостное, можно сказать, удовольствие в наши дни встретить человека, который что-то читает.

Я полагаю, что единственная настоящая причина путешествовать — это узнать, что все люди одинаковые.

Поэзию делают бунтари, изгнанники, аутсайдеры… Поэты ни в чём не нуждаются, кроме самих себя.

***

Совет: не читайте

«Заводной апельсин» — это мерзкая мешанина.

Выдуманные слова, которые кусаются, дерутся и истекают кровью.

Я писал книги куда лучше…

Да и другие люди, конечно, тоже.

Прочтите «Гамлета», Шелли, Китса, «Доктора Живаго».

***

Из стихотворения «Очерк цензуры» (1989):

Книга опасна, книга может убить:

это текст, над которым я размышляю каждый день,

и, курю, беспокойный,

интересно, почему я выбрал

продать свою душу за тридцать лет прозы.

Запрещён в Малайзии, сожжён в Арканзасе,

оскорбление африканского права…

Кого я убил? Кого я ранил? Я спрашиваю,

размышляя о том, что единственная задача писателя

состоит не в том, чтобы проповедовать или пророчествовать,

а в том, чтобы доставить удовольствие. 

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***