Любимые персонажи Макса Акиньшина

Как человек простой и непритязательный, малообразованный и мало читающий. Рядом не стоявший с воздушными филологами, писателями, да что там говорить - литераторами, скажу следующее. Мои любимые персонажи - мои собутыльники. Эдвард Мишель Анитугу Мобалеку и Мозес Рубинштейн. И если второго можно описать двумя словами - великий больной. То первый ( и его женушка, кстати) заслуживает отдельного внимания:

-Как твоя новая курочка, Макс? – произносит Огромный и обиженно кряхтит, потому что на его голову падает удилище. Он не ждет ответов, мой толстый друг, просто занимает паузу. Внутренне он уже кипит, еще секунда и произойдет взрыв, это видно по надувшемуся лицу. Эдвард Мишель краснеет насколько это возможно при коже цвета вареной сгущенки и тянет нить в разные стороны.  Короткие волосы встают дыбом, как щетина у кабана. Наконец он не выдерживает и рвет леску. Получившийся неопрятный моток кидает себе под ноги и тут же запутывается как стреноженный конь. После чего с грохотом, плеском и шумом плашмя падает в воду. Это надо видеть! В небо взметается фонтан грязи и водорослей. С нависающих над водой деревьев вспархивают стаи птиц, из кустов на той стороне проглядывают лица. Тучи насекомых, прятавшиеся в траве, взмывают в теплый воздух. Толстяк возится в тине как пойманный карп, исторгает пузыри, ветры (его пучит от пива, выпитого с утра) и ругательства. Он молится рыбьим богам словно дервиш, впавший в экстаз. Мой словарь мгновенно пополняется парой десятков слов, некоторые из которых могут убить.   

— Вот это бигуди! -  констатирует огромный кусок ила с тремя отверстиями на мордени, два из которых, неожиданные белые глаза и третье темный провал рта. – дай мне руку, Макс, тут скользко.

Попав на берег (что стоило мне правой штанины, до колена вымазанной грязью), он снимает одежду, нимало не смущаясь четы Рубинштейнов, возящихся у барбекю. Старая Руфь ханжески поджимает губы. Видон у Опухоли тот еще: он скидывает все, скромно оставив приспособления, что дала в утробе мать. Взявшаяся коркой на солнце грязь трескается и отпадает пластами. 

-Некоторые специально ездят на грязи, просекаете? - изрекает Его величество, как ни в чем, ни бывало. – У них в бестолковке не укладывается, что грязь можно найти везде. Им обязательно ехать за тридевять земель, потому что это ритуал! Без него грязь якобы не действует. Они едут со своими мышками, чтобы поесть и заняться маджонгом. И тратят баснословные деньги. А все от чего? - тут он делает драматическую паузу и сам себе отвечает, - все от рекламы, чуваки. Мы погрязли в ней по самые уши. Нам говорят: та грязь полезнее. Она лечит нервы, ревматизм, зифилис и бесплодие. Нам говорят: все включено и даже больше. И мы верим, прикиньте? Даже больше, сечете? Верим этим телкам в шезлонгах под пальмами, у которых все хорошо. Мы молимся на них, как будто они говорят откровения, как пророк Самуил. Поклоняемся шведскому столу и бассейнам, трансферам и фальшивым улыбкам. Нам кажется, что нам рады, но это не так. Нам не рады. А грязь, которой мы там мажемся такая же, как у нас в саду. И главное во всей это богадельне, мы хотим быть обманутыми. Мы хотим еды и маджонга со своей мышкой. А грязь, вроде как, и не причем. Но ведь и то и другое мы можем получить совсем бесплатно! Просто зачерпнув в саду, открыв холодильник и приняв душ.  И все оттого, что человеку надо во что-то верить!    

 Походя сконструировав новую религию, он возвращается к мирским делам: настроив снасти, старательно прилаживает маленькую креветку к огромному абордажному крюку. У толстяка все циклопических размеров: удилище, поплавок из пластиковой бутылки, нескончаемая сигара, проснувшаяся благоверная, которая сонно выясняет природу шума, мысли, эмоции, корка грязи. Он внушает ужас масштабами, подавляет размерами. Огромные темные ручищи и пузо в неисчисляемых шрамах, ноги его попирают земную твердь. Мистер Мобалеку великолепен! Да что там говорить, он первозданен! Господь сотворил его по своему подобию, и Мастодонт этим пользуется в полной мере.  Ему нужны огромные порции для поддержания давления в котле, и он уже принял пару литров. С него можно писать картины. Он внебрачное дитя Пикассо и Жоржа Брака. Уши варениками, приплюснутый нос и космическое самомнение. И сейчас все это великолепие неловко размахивается и отправляет поплавок в свободный полет. Тот прорубает ветки, висящие над водой, и плюхается в территориальные воды соседей. 

-Который час, дарлинг? – интересуется толстяк у супруги. 

-Почти девять, Мими, - хрипло отвечает слониха.  

-Самый клев, - констатирует невозможный кусок грязи и почесывает ниже спины.

Мир вокруг успокаивается, Рубиншейны обносят нас порцией мяса, в которое чета Мобалеку сразу вгрызается.  Челюсти мерно двигаются, в глазах туман, они неумолимы как судьба. Как людоеды на завтрак которым достался жилистый адвентист. И они так же грустны, потому что хотели католика. За один укус каждый поглощает полкилограмма. Все происходит в полной тишине, хавка дело серьезное.