ПИСАТЕЛЬ ДНЯ. Джон Ирвинг (род. 2 марта 1942)

Настоящее имя — Джон Уоллас Блант-младший.

Американский писатель и сценарист, обладатель премии «Оскар».

ЦИТАТЫ

Я пишу очень медленно. <…> Я люблю писать, когда между событием, вдохновившим меня на написание романа, и художественным воплощением этого события образуется временная дистанция. Непосредственное переживание события включает в себя много аспектов (личных, общественных, политических), оно слишком эмоционально. Мне необходимо подождать, пока эмоции не улягутся и я смогу быть более внимательным и точным в описании.

Как правило, первый и второй роман писателя имеют автобиографический характер. Типичный случай, когда автор пишет о своём детстве, отрочестве и ему ещё нет тридцати, поэтому всё это близко. Я же пишу роман — как будто смотрю в телескоп. «Покуда я тебя не обрету» — мой одиннадцатый роман. Мне было уже 60, когда я стал писать о том, что меня волновало в детстве, когда я был тинейджером. И с высоты этого возраста я могу смотреть на прошлые переживания более свободно, утрировать и преображать прошлый опыт.

От писателя требуется рассказать историю как можно лучше. Ограничивать себя собственным опытом — не самый хороший способ стать хорошим писателем.

В юности и в молодости я делил время практически поровну между писательством и игрой в театре. Я любил театр и долгое время не знал, кем стать — актёром или писателем.

Я чувствую себя присутствующим в том месте, где происходит действие книги, потому что многие мои романы похожи на своего рода журналистские расследования, так что мне приходится представлять себя кем-то другим, подчас живущим в другой стране. Если мой герой — американец, то основные события с ним зачастую происходят на чужбине, а мне очень хорошо знакомо, каково это – чувствовать себя иностранцем. Я несколько лет проучился в университете в немецкоязычной стране, один мой ребёнок родился в Вене. Я много жил за пределами Соединенных Штатов, включая те годы, что провёл в Канаде. Так что я вообще не считаю себя американским писателем, если смотреть на то, о чём я пишу и где происходит действие моих романов.

Если вы хотите впитать дух какого-то места, вам придётся посетить его более одного раза. Думаю, мне нравится чувствовать себя своего рода студентом, прежде чем приступить к созданию правдивой истории. 

С каждой книгой ты возвращаешься в школу. Вы становитесь студентом. Вы становитесь журналистом-расследователем. Вы тратите немного времени на изучение того, каково жить на чужом месте.

Борьба — это прежде всего постоянные тренировки. Именно они делают из тебя профессионала. Ты должен раз за разом отрабатывать приёмы — только так можешь подняться на вершину. Отсюда у меня столько терпения, чтобы исправлять написанное. Я могу заниматься этим практически бесконечно, пока, наконец, не остаюсь доволен. Любой борец поймёт, если книжку нужно переписать заново, а потом ещё раз. 

Благодаря дислексии я понял, что должен сконцентрироваться на работе больше, чем другие. И это тоже в определённом смысле подготовило меня писать очень длинные романы.

Я хочу воспользоваться тем, на что роман действительно способен. А он значительно лучше, чем другие формы искусства, справляется с течением времени. У него больше возможностей представить всю жизнь, чем у кино или театра, в которых обычно мы видим только один её момент. Именно поэтому мои книги, как правило, показывают героев-подростков. Они достаточно зрелые, чтобы понять что-то из взрослой жизни, но ещё не взрослые. Подростковый возраст имеет огромное влияние на всю оставшуюся жизнь. Именно тогда определяется то, кем станет мой герой. А потом, когда он уже состарится, мы продолжаем видеть в нём ребёнка, которым он когда-то был.

Писатель должен быть бесстыжим шоуменом. Должен привлечь внимание к своему спектаклю. А заниматься эмоциональным шантажом читателя легче, когда он сопереживает подростку или ребёнку, а не взрослому. В книге «Аллея тайн» («Avenue of Mysteries») у моего героя Хуана Диего страшное детство, от которого никто не смог бы полностью оправиться. Впрочем, я взял за правило начинать книги с катастрофы, которая обрушивается на чьё-то детство. Я не садист, но если сделаю что-то ужасное со своим героем, читатель меня простит, потому что в итоге тот стал взрослым, не оправдавшим возлагавшиеся на него в начале большие надежды. А почти каждый из нас разочаровывается, став взрослым.

Писательство — работа только для одиночек. Если хочешь быть писателем, ты должен любить одиночество.

Роман XIX века для меня — безусловный образец качества: архитектуры романа, построения сюжета, конструирования персонажа. Из современных писателей я люблю только Маркеса, Грасса и Эко. И несколько молодых: Нейтана Хилла, автора гениального «Нёкк» или Джона Бойна. Но все они пишут, как в XIX веке, только используют современный язык. В сравнении с XIX веком современная литература или постсовременная кажется мне убогой. Всё, что для меня важно, в ней заменяют интеллектуальные экзерсисы, которые должны продемонстрировать незаурядный ум автора. Мне нужны очаровывающие, выразительные персонажи! И менее тривиальные истории, не похожие на новостной мусор из газет.

Мне не нужен тот, кто рассказывает о своей неинтересной жизни и её табу. Мне не нужны банальности в духе «жизнь есть хаос», которые, вероятно, призваны оправдать кошмарное построение сюжета. И у меня нет желания читать того, кто стремится обнаружить интеллектуальное превосходство над всем сущим. Я не за этим читаю.

Для меня главное в романе — это возможность уловить движение времени. Мой предмет — не короткие выходные, а тридцать лет чьей-нибудь жизни или длинный переход из детства во взрослость. Для того чтобы рассказать те истории, которые меня интересуют, мне нужно много страниц.

Длинную книгу написать труднее, чем короткую. Контролировать историю, покрывающую длительный период времени и охватывающую большое количество персонажей, сложнее, чем короткую. Читатели ценят этот труд писателя, а большинство критиков — нет. Я умею писать коротко, я пишу сценарии. Не длиннее 125 страниц — крупным шрифтом с большими пробелами. Но я предпочитаю писать романы. Длинные.

Построение архитектуры романа — ремесло, от которого я никогда не устаю.

Обычно я начинаю писать свои произведения с конца.
Я пишу последнюю строку, а затем пишу строку перед ней. Я ловлю себя на том, что какое-то время пишу задом наперёд, пока не получу твёрдое представление о том, как звучит и ощущается финал. Вы должны знать, как звучит ваш голос в конце рассказа, потому что он говорит вам, как звучать, когда вы начинаете.

В белом листе бумаги, ожидающем вашей первой фразы, есть нечто удивительное и пугающее. Этому белому бумажному прямоугольнику совершенно нет дела до вашей репутации или её отсутствия. Чистый лист не читал ваших предыдущих произведений; он не восхищается вашими прежними удачами и не высмеивает ваши провалы. В этом и заключается волнующее чудо и страх перед началом. Я имею в виду каждое начало.

Пишу очень быстро, переписываю очень медленно. На переписывание книги у меня уходит почти столько же времени, сколько на получение первого черновика.

Хорошие книги или фильмы не похожи на новости дня или суррогат новостей; это не просто текст или зрительный ряд. В них — наш душевный настрой, отголосок тех чувств, с какими мы углублялись в чтение или смотрели на экран. Невозможно любить книгу или фильм в точности так, как их любит другой человек.

Я считаю, что роман должен быть настолько сложным и интересным, насколько вы способны его создать.

Джон Ирвинг с премией «Оскар» за лучший сценарий, написанный по собственному роману «Правила виноделов» (1985). Лос-Анджелес, 26 марта 2000. Фото: Scott Nelson/AFP

Я думаю, что двусмысленность всегда важна. Меня всегда привлекали герои, которые оказываются не тем, чем они кажутся. Персонажи, которые, кажется, знают нечто сверхъестественное, например, знают что-то о будущем.

Думаю, что женщины, как правило, гораздо лучше понимают мужчин, чем мужчины когда-либо понимали женщин, вероятно, потому, что женщины на протяжении долгого времени находились под властью мужчин, и им приходилось развивать в себе их понимание больше, чем мужчины брали на себя труд понять женщин.

Чем более сильной опасности подвергается семья как институт, тем более важным мне представляется этот институт поддерживать. Мне неизвестны общественные установления, в большей мере оправдавшие своё существование. Государство? Религия? Первое не перестаёт разочаровывать нас, вторая просто-напросто убивает нас во имя Божье. Да, идея семьи кажется многим приговорённой, ведь столько браков распадаются, столько детей растут вдали от своих родителей, но при этом огромное количество людей прилагают усилия, чтобы завести идеальную семью. Если допустить, что что-то ещё способно удержать человечество на плаву, то это семья, а не государство и не религия. При том, что именно сегодня как никогда человечество нуждается в терпимости, государство и религия не устают проявлять ужасающую нетерпимость. А семья умеет прощать, поэтому для неё всё ещё есть надежда.

Я никогда не хотел, чтобы мои дети чувствовали, что меня больше интересует то, чем я занимаюсь, чем они сами.

Джон Ирвинг со своим сыном Эвереттом

Если вам посчастливилось найти образ жизни, который вам нравится, вам нужно набраться смелости, чтобы следовать ему.

Роман — это некий сеанс терапии.

То есть когда ты пишешь о вещах, которых боишься или которых опасаешься, о том, чего с тобой не случалось и что, как ты надеешься, никогда не произойдёт с тобой или теми, кого ты любишь. Такой вот способ удерживать эти ужасы на расстоянии. Словно говоришь себе, что если изгонишь этого призрака, то он, возможно, оставит тебя в покое. Но это только выдаёт желаемое за действительное, потому что знаете что? Они возвращаются. Они никогда не уходят, понимаете? О таких вещах недостаточно один раз написать. Они всё равно вернутся.

Если вы собираетесь стать актёром или писателем, вам лучше иметь толстую кожу.

Знаю, что рассуждать о драматическом или трагикомическом повествовании довольно избито, но я часто думал, что... Не могу сказать, откуда это взялось, но мне кажется, что сейчас, после четырнадцати романов, я наконец убедился, что это и есть моя работа или, по крайней мере, она мне таковой кажется, так что я работаю над тем, чтоб вызывать в вас симпатию к своим главным героям, а потом размышляю над тем, как причинить им боль, настолько сильную, насколько только смогу.

Возможно, звучит это довольно зверски, но рассказывание историй — это просто ремесло, или строительство, и тебе лучше писать короткие романы, повести или длинные рассказы, если не получается добавить в них деталь, которая заставит читателей продолжить чтение даже на 300-й странице, причём заставит лучше, чем на странице 30. Чтобы они хотели читать дальше на странице 400 больше, чем на странице 40. И знаете что? Через пару сотен страниц читателей уже не интересует твой художественный стиль, они увлечены твоим интеллектом или твоим мастерством. Они уже втянулись. Они уже впечатлены, и у тебя не получится произвести на них ещё большее впечатление. То, что увлекает вас как читателя, или увлекает меня как читателя – это ощущение эмоционального и психологического участия в том, что происходит с этими персонажами. 

Если я им не сочувствую, меня не волнует, что с ними происходит. Если они мне не нравятся, то почему мне должно быть интересно, что будет с ними дальше? После 200-й страницы я уже говорю, ладно, это неплохо сработано, но что дальше? Многие вещи неплохо сработаны. Мне бы хотелось чего-то большего. Вы должны чувствовать: «Ух ты, да этот парень в беде. Он движется не туда, куда следует».
И мне хочется, чтобы вы гадали, что же произойдёт дальше. Не хочу, чтобы вы ошибались в своих предположениях, но это не значит, что я хочу, чтобы вы знали абсолютно всё. В книге всегда есть вещи, которые вы не должны знать, как есть и вещи, о которых вы можете догадаться верно.

Кроме того, я должен быть уверен, что в истории существуют и такие части, которые мне совсем не хочется писать. В этой истории есть нечто, что делает меня больным, пока я его обдумываю или пишу сцену... Есть такие моменты, на которых аудиторию невозможно заставить подумать «Вот чёрт!», если они не вызывают «дискомфорт» у тебя самого. Как ты в таком случае можешь ожидать подобный эффект у читателей или аудитории? Если тебя самого это не волнует, почему это должно беспокоить их?

Иногда я думаю, что то, что я делаю как писатель, — это создаю своего рода книжку-раскраску, где все линии есть, а затем вы добавляете цвет.

Хотелось бы мне сказать, что это было как будто бы я хотел стать писателем и у меня были для этого все средства, был язык, я прочитал все руководства по писательству и подготовил материал, выбрал образцы для подражания и сделал всё, что смог, но на самом деле я был похож на актёра, который учит свой текст, зубрит и всё никак, знаешь, не может оторваться от текста сценария. 

У тебя вдруг появляется тема, эта тема существует, она есть, и ты начинаешь бояться того, что ты не видишь, но уверен, что его боишься. Ты опасаешься того, что тебе придётся сделать, чтобы предотвратить это, даже не зная, что это такое и как именно ты можешь предотвратить то, о чём не имеешь никакого понятия. И такое положение вещей мотивирует меня на то, чтобы начать писать, но поскольку я не могу перестать писать об этом, то все мои книги делают акцент на этом беззащитном существе, которое умеет чуть больше, чем просто плакать и улыбаться, плакать и улыбаться. 

И я подумал, ладно, это тоже путь, по которому я иду как читатель, и это те книги, которые мне хочется написать. Я смеюсь до тех пор, пока не перестаю этого делать. И я подумал, ладно, у меня есть тема. Но это не похоже на то, что я сам её выбрал, это она выбрала меня.

У меня нет ничего, кроме сочувствия к людям, и ничего, кроме смеха, чтобы утешить их.

Я люблю писать и хочу продолжать этим заниматься. 

Надеюсь, что умру на середине фразы, за столом. Нет лучшей смерти для писателя.     

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***