Когда деревья были большими

Перед тем, как поступать в мед - (я в него, разумеется, поступила, и я из него, разумеется, вылетела) - так вот, перед тем, как поступать, пошла я на кафедру общей анатомии и сказала, что буду у них работать прозектором.
Прозекторы на дороге не валяются, меня взяли.
Работали со мной трое парней - два вылетевших студента в плане сохранения общаги, и один бурный мужчина Автандил (я про него уже как-то рассказывала, кажется)
Один из вылетевших был тихий и сумрачный красавчик, слушал Ингве Мальмстина, и больше в истории никак не засветился. Второй был веселый и толковый парень - не знаю уж как он умудрился вылететь. И вот с ним-то мы и ходили обрабатывать свежаков.
Собственно, откуда в лабах анатомки берутся препараты? Помирает рядом в горбольнице ничей больной или из милиции привозят некриминальное тело, обычно бомжа. Смерть оформляют, тело везут в подвал меда.
В подвал к телу отправляют кого? Леху и меня. Мы идем и смотрим. Если тело не алё, его надо быстро разобрать на запчасти и то, что куда-то годится, совать в формалин, а то, что никуда не годится, отдавать в патанатомию (они любят чтоб страшно было) либо отправлять в переработку (просто так нельзя в канализацию сливать).
Если тело целое, то его желательно целым сохранить. Студентам надо работать в том числе с целыми телами, а не только с отдельными объектами. Но. Если целое тело запихать в формалин, даже очень крепкий, то оно успеет изнутри испортиться, а нам так не надо.
Поэтому мы что делаем - достаем аккуратно бедренную артерию, и вставляем в нее капельницу. И заливаем неразбавленный формалин в нее. Кровеносная система сама распределит внутри три-четыре литра, а после того тело уже можно спокойно опускать в ванну, не испортится и будет как нужно.
Если тело все-таки не айс, но не настолько, чтобы разбирать на куски - то придется обкалывать из шприцов. А это долго и муторно. Поэтому поставить эту капельницу - дело важное и точное - проткнешь артерию насквозь  - пиши пропало, а бедер всего два.

Но на дворе начало девяностых, и во всем подвальном коридоре нет ни одной (в скобках - ни одной) целой лампочки. То есть спускаешься из светлого дня в полную темноту, долго, нащупывая двери, идешь до нужной (которую определяешь больше по запаху - формалин вещь ядреная), там ощупью заходишь по кафельной стенке, обходишь ее по букве Г (в ваннах, которых стоит четыре, лениво переговариваются в темноте пара десятков покойников), нащупываешь выключатель, ура.
Каталка с бомжом стоит (это важно) за этой самой кафельной стенкой. Из дверей не видно.
Ну, чо. Посмотрели, оценили, принесли капельницу с формалином и сменные банки с ним родимым, стоим работаем. По коридору какие-то шаги. Из ванн булькает.  В коридоре какое-то несвязное эве, бурум бурум? веве, бурум-бурум? Игнорируем.

Вдруг гаснет свет. Я с пинцетом в руке, Леха с уже пошедшей иглой, оба оказываемся в полной темноте и хором непроизвольно орем БЛАТТТТТ

Раздается очень быстрый топот. Леха говорит:

- Джи, огня!
Я кладу куда-то пинцет, чиркаю спичкой (мы все курили, это по умолчанию), Леха при свете спички блокирует капельницу, грустно смотрит на пробитую артерию и уходит. Спичка гаснет. В коридоре, матерясь, Леха зажигает свои спички, находит большой рубильник света всего подвала и включает его.
Доделываем работу, идем наверх. Между первым и вторым этажом сидят, обнявшись, трое пожилых пропитых электриков.

Один из них, все еще дрожа, бормочет "и тут они как завоют..."
Второй, гладя его по плечу и указывая на нас -

- Михалыч, ну лаборанты это были, лаборанты...

- Я загляяядывал, - тоскливо бубнит Михалыч, - не было там никаких лаборантов...