ПИСАТЕЛЬ ДНЯ. Уильям Гибсон (род. 17 марта 1948): о киберпространстве, будущем и сути фантастики

William Ford Gibson

Американо-канадский фантаст. Отец киберпространства.  

Цитаты

В научной фантастике принято считать, что вы говорите о будущем. Но я никогда не чувствовал, что делаю это — я пишу о настоящем.

Я действительно чувствую, что лучшее использование научной фантастики сегодня — это исследование современной реальности, а не попытка предсказать, куда мы идём ... Лучшее, что вы можете сделать с наукой сегодня — использовать её, чтобы исследовать настоящее.

Я убеждён, что именно травма от гибели отца, а также ощущение ссылки в место, увязшее в прошлом, подтолкнули меня к знакомству с научной фантастикой. Я стал замкнутым ребёнком, типичным книжным червём — большинство американских писателей-фантастов когда-то были такими. Я одержимо заполнял полки книгами в мягкой обложке и толстыми журналами-антологиями, мечтая, что и сам когда-нибудь стану писателем.

Моё будущее, например в 12 лет, было очень ориентировано на космос. Но вся американская культура того времени была ориентирована на космос. Машины были в форме ракет, и это был некий послевоенный взрыв ракет и космических кораблей… не очень похоже на то, что в итоге произошло. Совсем не так, как мы думали, но одна из первых вещей, которые я понял о Научной Фантастике, даже читая её ребёнком, это то, что чем старше была НФ, тем меньше она имела отношение к тому, что на самом деле происходило.

Уильям Гибсон в молодости

О будущем

Будущее уже наступило. Просто оно ещё неравномерно распределено.

Рост городов заметен из космоса — по увеличению их освещённости. В зависимости от района заметна разница в устройстве инфраструктуры. Будущее ворвалось и в мой дом, который был построен в 1927 году и для которого я сейчас меняю электропроводку. Меняется также и человеческое тело: трансплантировал повреждённый сустав — вот будущее и наступило.

О появлении «Киберпространства»

Мне нужно было своё пространство в научной фантастике. Космические корабли уже набили оскомину, и меня они не цепляли. Так что мне нужно было что-то, что бы заменило космос и звездолёты.

Когда я впервые увидел его, буквально, это выглядело как слово «Киберпространство» на жёлтом листике красными буквами и над ним было написано «Инфопространство» и «Датапространство». Они были зачёркнуты, потому что звучали глупо. Киберпространство же звучало так, как будто оно что-то значит.

Я отказался от двух предыдущих вариантов и думал, что «Киберпространство» звучит круто, но на то время не имел ни малейшего представления, что оно значит. Поэтому мне надо было как-то наполнить это слово смыслом ради истории, в которой я собирался его использовать. То есть, действительно, когда я впервые увидел его, оно ничего не значило, это был голый неологизм.

Это пришло мне в голову, когда я, гуляя по Ванкуверу, увидел салон игровых автоматов и стал наблюдать за детьми, играющими в аркадные видеоигры самого первого поколения. Они представляли собой огромные, похожие на танки, крашенные деревянные конструкции с крохотным экраном со стороны пользователя. Я не играл в игры сам, но когда проходил мимо видеоаркад, видел позу и невероятное напряжение этих детей во время игры. Я видел некую физичность в их взаимоотношении с тем, что на самом деле было всего лишь ноликами и единичками внутри компьютера. И это очень впечатлило меня. И также дало мне ощущение чего-то, к чему они стремятся по другую сторону стекла того катодного экрана. Они хотели быть внутри, с теми цветными данными, которыми манипулировали. Реальный мир для них исчез. Его место заняла машина.

О предсказаниях, «Нейроманте» и сути фантастики

Фантасты — не провидцы. На самом деле не бывает никаких провидцев. Все они или сумасшедшие, или шарлатаны. Впрочем, среди фантастов тоже попадаются сумасшедшие и шарлатаны, я знаю нескольких таких. Просто иногда, если как следует дать волю воображению, посмотреть на вещи непредвзято, получается придумать что-то, что потом происходит на самом деле. Когда такое случается — это прекрасно, но в этом нет никакой магии. В нашем языке нет других слов, кроме магии или волшебства, которыми можно описать работу фантастов и вообще всех, кто имеет дело с будущим.

Иногда кто-нибудь в интернете возьмёт, да и назовёт меня «оракулом»… А как только прозвучало слово, связанное с волшебством — я уже хорошо знаю это по опыту — как только кто-то сказал «оракул», всё, бац! Слово у всех на слуху, его повторяют бесконечно. Наверное, это хорошо для бизнеса. А мне потом приходится ещё долго разубеждать людей в том, что у меня есть волшебный пророческий дар… На самом деле, если вы не поленитесь и тщательно погуглите всё, что связано с Уильямом Гибсоном, вы найдёте тонны текстов и постов, в которых люди обсуждают, как часто я был не прав. Где мобильные телефоны? И нейросети? Почему в мире «Нейроманта» такой медленный интернет? Наверное, я и сам мог бы написать неплохую критическую статью о «Нейорманте», чтобы убедить читателей, что там всё неправильно.

Игра по «Нейроманту» (1988)

То, что в «Нейроманте» описано как сеть будущего, как интернет, на самом деле совершенно не похоже на настоящий интернет. Я описал нечто. Я не смог правильно угадать, чем это будет, но у меня получилось передать ощущение от этого «нечто». И благодаря этому ощущению я опередил всех. Дело даже не в том, что другие предсказания были хуже. Просто в начале 80-х вообще очень мало фантастов обращали внимание на компьютерные сети. Они писали о другом.

Мне повезло, невероятно повезло — я очень вовремя увлёкся идеей написать о цифровом мире. Невероятная удача! Когда я писал роман, вернее даже ещё раньше, года за два до этого, когда я писал пару рассказов, из которых потом вырос «Нейромант», из котороых выросла вообще вся вселенная «Нейроманта» — у меня ушла неделя-другая на каждый — я писал и думал: «Только бы успеть! Только бы успеть опубликовать их прежде, чем ещё 20 000 человек, которые прямо сейчас пишут абсолютно то же самое, опубликуют своё!» Потому что я думал, что это совершенно банально. Я думал: «Вот оно! Пришло „время паровых машин“ для таких сюжетов».

Знаете, что такое «время паровых машин»? Люди делали игрушечные паровые машинки тысячи лет. Их умели делать греки. Их умели делать китайцы. Много разных народов их делали. Они знали, как заставить маленькие металлические штуковины вертеться с помощью пара. Никто никогда не мог найти этому никакого применения. И вдруг кто-то в Европе строит у себя в сарае большую паровую машину. И начинается промышленная революция. Пришло время паровых машин. Когда я писал эти два рассказа, я даже не знал, что наступающие десятилетия назовут «цифровой эрой». Но это было время паровых машин. Оно пришло.

На самом деле меня никогда не интересовало, сбудутся мои предсказания или нет.

К сожалению, предсказательная сила фантастики традиционно занимает важное место в маркетинге. «Слушайте её, она знает будущее!» — старая, как мир, песня балаганного зазывалы.

Суть фантастики не в этом. Фантастика даёт прекрасный набор инструментов, пользуясь которым можно разобрать и исследовать непостижимое и постоянно меняющееся настоящее, в котором мы живём и которое бывает довольно неуютным. Вот как я вижу свою работу. Но предприимчивый издатель может видеть её совсем по-другому.

Для меня меньше всего имеет значение, насколько точно фантастика предсказывает будущее. Её успехи в этом деле весьма и весьма посредственны. Если вы посмотрите на историю научной фантастики, на то, что, по мнению писателей, должно было случиться и на то, что произошло на самом деле — дела очень плохи. Мы почти всегда ошибаемся.

В основе нашей репутации провидцев лежит способность людей изумляться, когда нам удаётся что-то угадать. Артур Кларк предсказал спутники связи и многое другое. Да, это поразительно, когда кто-то из нас оказывается прав, но чаще всего мы ошибаемся.

Если вы будете читать много старой фантастики, как это делал я, вы обязательно увидите, насколько сильно мы ошибались. Я промахивался гораздо чаще, чем попадал в точку. Но я был готов к этому. Я знал об этом ещё до того, как начал писать. Ничего с этим не поделаешь.

В известном смысле, если ты недостаточно часто ошибаешься, когда придумываешь воображаемое будущее, значит, ты просто недостаточно стараешься. Твоё воображение не работает на полную. Потому что если дать ему волю, ты будешь ошибаться, и ошибаться много.

Я действительно смог написать «Нейроманта», потому что я ничего не знал о компьютерах. Я буквально ничего не знал. Что я сделал, так это деконструировал поэтику языка людей, которые уже работали в этой области. Я стоял в баре отеля на конференции научной фантастики в Сиэтле, слушая, как эти парни, которые были первыми программистами, которых я когда-либо видел, рассказывали о своей работе. Я понятия не имел, о чём они говорили, но это был первый раз, когда я услышал слово «интерфейс» в качестве глагола. И я упал в обморок. Вау, это глагол. Серьёзно, поэтически это было замечательно.

Любая выдумка о будущем похожа на рожок мороженого, который тает по мере продвижения в будущее. С каждой секундой обретает архаичность. И я уверен, что «Нейромант», например, в конечном итоге будут читать потому, что он говорит о прошлом будущем. В конечном итоге это всё, что мы можем получить из старой научной фантастики. Такова судьба античной научной фантастики. Вся научная фантастика со временем становится винтажной, в том числе и моя. Но я знал это. Я знал это ещё до того, как начал писать. И я всегда находил это восхитительным. Когда я работаю, это восхитительная мысль, что однажды всё это станет совершенно архаичным и шуточным. Но моя работа — сделать так, чтобы это заняло некоторое время.

О настоящем и технологиях

Приставка «кибер» вышла из моды. Даже в киберкафе уже никто не подаёт киберкофе. В меню теперь это просто «кофе», и я понимаю почему.

В моих книгах я показал социально-экономическую пропасть, потому уже тогда она существовала в мире. А также потому, что в большинстве фантастических романов, которые я читал в детстве, о такой картине будущего, как правило, и речи не было. Переселение в города в настоящее время настолько сильно, настолько универсально, что такого рода мегаполисы будут появляться просто за счёт миграции населения. Города, буквально растущие на глазах, заполненные толпами приезжих — всё это происходит уже сегодня.

Необходимость — мать изобретений, вернее одна из многих матерей. Я вполне уверен в наших способностях видоизменить и приспособить всё что угодно и для каких угодно целей, если нам это действительно нужно. И опять-таки у меня есть подозрение, что заброшенные города в прошлом были покинуты людьми просто потому, что они были слишком хорошо построены, но для тех целей и потребностей, которые горожанам были уже не нужны.

Я думаю, что Интернет в некотором плане уже Город Будущего, так как Сеть предоставляет множество возможностей для людей, которые живут вне городов. Раньше для обучения и получения знаний в различных областях требовался переезд в город, теперь же это необязательно. Однако я продолжаю верить, что именно концентрация возможностей в городах остаётся основной причиной переселения.

Я считаю, что технологии морально нейтральны, пока мы их не применяем. Только когда мы используем их во благо или во зло, они становятся добрыми или злыми.

Google — это подобие огромного коллективного разума, который состоит из нас. Как пользователи, изначально мы делаем заключение, что его продукт — это информация, которую нам свободно дают, но в дальнейшем, я думаю, становится ясно, что на самом деле мы сами являемся его продуктом. Каждый раз, когда мы используем Google, мы вносим вклад в знания Google о том, что делают его пользователи, что и является одним из самых важных и продаваемых продуктов Google.

На самом деле, я никогда особо не интересовался самими компьютерами. Я не смотрю на них, я смотрю на то, как люди ведут себя рядом с ними. Это становится всё труднее, потому что всё вращается вокруг них.

Я намного сильнее заинтересован в том, что люди делают с развивающимися технологиями, чем заинтересован в развивающихся технологиях как таковых.

В том смысле, что я делаю, думаю, мне нельзя быть луддитом и нельзя быть воинствующим технофилом. Мне надо быть просто в том месте, где можно видеть лес из деревьев, что на самом деле очень трудно сделать. Я думаю каждая медиаплатформа, которую мы принимаем, меняет нас практически мгновенно, мы становимся тем, кто носит Блэкберри, или тем, кто использует телеграф. И потом нам становится очень трудно представить себе, как это было до Блэкберри и до телеграфа.

Уильям Гибсон в Ванкувере. Фотография: Бенуа Пайе

Ностальгия — это такой тревожный звоночек для каждого человека. Всякий раз, когда я ловлю себя на мысли о том, каким было «Х» раньше, что оно было лучше, чем сейчас, или что «Y» уже не то, что во времена моей молодости, я щупаю пульс, проверяя, не заболел ли я консерватизмом? Нет, правда, на протяжении всей истории человечества были слышны страдальческие голоса: «Ну что за молодёжь пошла?… Вот мы в их годы!» Я слышу это постоянно, с тех пор как стал достаточно старым, чтобы обращать внимание на такое, и я отчаянно пытаюсь удержаться от того, чтобы самому не начать брюзжать. Потому что если я не удержусь, то в каком-то смысле со мной будет покончено. По крайней мере, с моей способностью предсказывать будущее. Я ненавижу, когда вещи, которые я любил, уходят в прошлое. Но если это заставит меня сопротивляться переменам, то, значит, у меня проблемы.

То, что есть сейчас, в чём-то отличается от того, что было раньше. Но в чём-то остаётся тем же самым. Мы просто смотрим на это с разных точек зрения. Я думаю, что за последние 30 или 40 лет произошли фундаментальные изменения, с которыми мы до сих пор толком не разобрались. Потому что эти изменения происходят с нами самими, здесь и сейчас. Мы внутри них, мы неспособны охватить их целиком. Время расставит всё по местам.

О писательстве

Подозреваю я провёл почти в точности столько же времени в работе над рассказами, сколько средний человек моего возраста потратил перед телевизором, и в этом, как ни в чём другом, может быть настоящий секрет.

Когда я начинаю писать роман, у меня нет чувства направления, нет идеи, вообще ничего.

История действительно рождается в процессе написания. Это одна из причин, по которой я никогда не чувствовал себя комфортно, создавая сценарии, потому что для того, чтобы получить контракт на сценарий, вы должны сесть и рассказать им, что будет дальше.

Это на самом деле очень свойственно мне — не знать ничего, до тех пор как начну, мне надо найти какую-то внутреннюю пустую страницу для работы моего подсознания.

Когда я начинаю книгу, я ищу штуки, которые бы меня заинтересовали. Часто они не имеют ничего общего с окончательным результатом, и я даже не знаю, как они повлияли на процесс писания… Я держу их поблизости, а потом они сами начинают генерировать связи друг с другом, и чем невероятнее — тем лучше. Начало книги идёт хорошо, но, продвигаясь вглубь, я теряю веру в процесс. Однако как раз в этот момент начинают появляться странные вещи, причём такие, какие мне и во сне бы не приснились.

Всё, что я сочиняю из головы, оказывается неудачным… Книга — это то, что происходит, когда пальцы стучат по клавиатуре.

Когда я начал писать художественную литературу, я составил список вещей, которые жанр научной фантастики обычно не делает. Одной из них было чувство моды. Так у меня на лбу появилась большая наклейка, в которой говорилось: «Что они носят? И почему?» Позже я подумал об этом больше и понял то, что всегда знал, но принимал как должное — то, что мы носим — это язык. То, что мы носим, отражает культуру и культуры внутри культур внутри культур. Мы оцениваем людей, когда впервые видим их, по большей части с точки зрения того, что на них надето. Мы делаем это, не задумываясь. Все так делают, потому что то, что мы видим, является неким выражением личности на общем языке.

Чтобы понять эпоху, изучайте её самые жуткие кошмары. Многое откроется вам в зеркале наших страхов.

Лучшее, что есть в фантастике — это её полузаконный статус. Что-то вроде: «Чёрт возьми, я сбежал и поступил в цирк…» В Гарвард меня бы преподавать не взяли, в отличие от «настоящих» романистов.

Было кое-что, что я изучал на бакалавриате — идея сравнительной литературно-критической методологии, названная интерпретационной ошибкой: вера в то, что автор текста имеет более полное представление о том, о чём идёт речь, чем кто-либо другой.

Я знаю, что на протяжении моей карьеры писателя-беллетриста моё собственное восприятие того, о чем я писал, постоянно менялось. И это странная вещь. Частично это связано с тем, что у нас есть культурные ожидания того, что автор пытается нам что-то сказать. Я склонен верить — и это ещё одна вещь, которую я почерпнул из книги Э. М. Форстера «Аспекты романа», когда был студентом... это то, что художественные произведения, которые призваны научить нас чему-то конкретному, по своей сути являются низшими художественными произведениями. По словам Форстера, любое дидактическое художественное произведение страдает от того, что автор думает, что он знает что-то, что хочет нам сказать.

Исключением, я думаю, может быть работа Оруэлла «1984» , где он постоянно читает нам лекции, но почему-то это никогда не кажется дидактическим. Напротив, есть ощущение: «Ого, он говорит правду». Когда он говорил эту правду, он говорил её впервые. Насколько мне известно, до Оруэлла никто никогда так не писал о фашизме, тоталитаризме и авторитарном государстве.

Любая книга возникает на пересечении подсознания автора с реакцией читателя. Так же и творческий путь писателя: он борется с мешаниной своих мыслей, выстраивая из них некое говорящее устройство. Однако пока диалог с читателем не начался, автор не узнает, что же именно говорит его детище.

Из произведений

Прочитать мысли невозможно. Ты и сам далеко не всегда можешь сказать, о чём сейчас думаешь. Мысль не всегда можно передать словами, и выражая её через речь, ты, как правило, искажаешь её. «Нейромант»

Нынче, когда красота доступна каждому — и за вполне умеренную плату, — отсутствие оной воспринимается как своего рода доблесть. «Нейромант»

По неисповедимой мудрости господней почти всё, что развращает душу, разлагает также и плоть. «Машина различий»

Чем меньше и дешевле реальный офис фирмы, тем больше и помпезнее её веб-сайт. «Все вечеринки завтрашнего дня»

Теория заговора должна быть простой. Логики от неё не требуется. Реальной сложности люди боятся больше, чем вымышленных врагов. «Периферийные устройства»

Время и память движутся навстречу друг другу. Мы же — странные существа. Нам свойственно забывать, однако мы противимся этому и создаём запоминающие устройства. «Это поёт мертвец»

То, что люди принимают за минимализм, — это аллергия, развившаяся в результате слишком долгого и тесного контакта с реакторной зоной генератора современной моды. «Распознавание образов»

Будущее есть, и оно за нами наблюдает. Потомки всматриваются в нас. И в то, что было до нас. Они пытаются понять, на чём стоит их мир. Хотя с их точки зрения наше прошлое совсем не похоже на то, что мы называем нашим прошлым. «Распознавание образов» 

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***