ЮБИЛЕЙ. 95 лет со дня рождения Джона Фаулза

Джон Фаулз (31 марта 1926 — 5 ноября 2005) — английский писатель, романист и эссеист. Один из выдающихся представителей постмодернизма.

Цитаты

Я всегда больше всего любил истории. Гораздо больше, чем качество, или чувство, или стиль письма. Я всегда любил чистое повествование. Вот почему я неоднократно говорил, что своим предком от английской литературы считаю Даниеля Дефо и его замечательные сюжеты, которые затягивают читателя. Я не знаю, откуда у меня этот дар, если он у меня есть, дар рассказчика, в частности. Не знаю, почему это меня привлекает. Есть множество самых разных авторов, которыми я восхищаюсь на интеллектуальных основаниях, Джордж Элиот например. Но я никак не могу поладить с ними, потому что я чувствую, что элемент сюжета, за исключением «Мидлмарч», не слишком силён.

Если говорить о писателях как об отдельном виде, в них мне, на самом деле, интересна одержимость деятельностью, необходимость продолжать писать. Думаю, это происходит из-за чувства необратимости. В жизни каждого писателя ощущение потери присутствует сильнее, чем у других людей.

Если б мне показали класс детей и попросили выбрать будущего романиста, я бы искал не слишком общительных, а ещё тех, кто… Кто не умеет показать себя, если события происходят в настоящем времени. Такие люди отступают в споре, а потом изобретают новый сценарий событий, которые уже произошли. Для писателя важно жить в двух мирах, и это, я бы сказал, основной предопределяющий фактор… Неспособность жить в реальности. Поэтому приходится бежать в нереальные миры. Я бы сказал, что это на самом деле относится к любому искусству. Но, возможно, больше других к писательству.

Если вы писатель, вам лучше удаётся говорить правду печатным словом, которое можно постоянно проверять, проверять и проверять, нежели в условиях разговора, который происходит всего один раз. Обычно я совсем не доверяю живым диалогам… Не в художественном смысле, а в обычном контексте разговора. Думаю, мне никогда не удаётся полностью выразить свои мысли в обычном разговоре. Частично потому, что сочинять романы, как вы знаете, это богатый и сложный опыт, и изложить его в меньшем пространстве, чем сам роман, думаю, просто невозможно.

О правильной дистанции

Я уверен, что писатели в большей мере, чем другие творческие личности, должны жить в той культуре, где говорят на их языке. Не думаю, что от изгнания в буквальном, физическом смысле писателю есть какая-то польза, кроме, пожалуй, пары исключительных случаев. Жизнь в окружении другого языка, другой культуры и прочее…

Я думаю, что если человек полностью отождествляет себя с обществом, он будет заниматься, скорее, каким-то другим делом. Если человек активен в обществе, думаю, он вряд ли сможет занять необходимую дистанцию, у него вряд ли будет возможность судить и критиковать общество. А ведь, как известно, одна из важных функций романа и заключается в том, чтобы исправлять общество, подвергать его критике.

Думаю, мне никогда не были по-настоящему нужны другие человеческие существа. Это не значит, конечно, что мне не доставляет удовольствия иногда встречаться с ними. Но другие люди необходимы мне в меньшей степени. Гораздо важнее такие загадки, как климат, какая-то преждевременность Западной Англии. Вот что мне всегда так нравилось. Что весна наступает чуть раньше, чем во всей стране, а ещё я обожаю море. Думаю, сейчас я уже не смогу жить без шума моря. Я один из тех чудаков, которые любят горизонт, пляжи, берег. И если бы мне надо было дать определение идеальному месту жительства, то обязательной составляющей было бы отправляться спать под шум моря.

О работе

Если вы собираетесь писать романы, вам нужна работа, которая не слишком вас занимает. Потому что написание романов — это такое дело, которое требует траты времени и душевных сил.

Я никогда по-настоящему не любил работу. И никогда не видел особой заслуги в том, чтоб делать работу, которая мне не нравится. А писательство я не воспринимаю как работу. Это такое удовольствие,  даже когда пишется с трудом — всё равно удовольствие. Для меня гораздо больше работы в том, чтоб разобраться с жизнью, когда я не пишу.

О писательском процессе

У меня нет никакого плана. Я никогда не пишу, если не чувствую, что готов. Кроме, пожалуй, одного этапа, самого последнего, когда проверяю написанное и когда надо быть этаким школьным учителем для самого себя. Но на этапе первого черновика, конечно… Трудно описать. Я просто знаю, что сейчас дело пойдёт. И тогда я упорно работаю, иногда по 14 часов в день или около того. Но обычно никакого плана, никакой фиксированной рутины, ничего такого.

Когда я пишу, я понимаю, что это невероятно рискованная процедура. «Рискованная» не в смысле «опасная», я имею в виду, что… Риск играет огромную роль. Я не знаю, откуда приходят хорошие идеи. Не знаю, почему одним утром слова идут сами, а другим не идут ни в какую. Не знаю, почему герои не ведут себя так, как я планирую. Кажется, это так глупо. Ты придумал героя. И он должен быть полностью твоим творением. Но, уверен, вам знакомы такие моменты, когда герой заявляет: «Я не стану этого говорить. Ты, может, и запланировал так, но я не стану». И ты берёшь верх, сводишь такие ситуации на нет, но какой ценой. Для меня это полностью вопрос риска. Понимаете, есть в этом какая-то загадка.

Джон Фаулз за работой в Лайм-Риджис, 1966-1967.
Здесь он написал «Женщину французского лейтенанта», а также сценарий к фильму «Волхв».

О послании, загадках и двигателе литературы

Никакую серьёзную философию нельзя передать в романе. Не думаю, что это возможно. Взгляды на жизнь, акцент на разные жизненные ситуации и всё прочее — это личное мнение романиста. И только читателю решать, принять это мнение или отвергнуть.

Я не человек политики, это точно. Одно из моих убеждений состоит в том, что сегодняшние мировые проблемы нельзя решить политическими мерами. Я бы сказал, что решение за социологами или биологами.

Может, это странно, но мне кажется, что уверенность не добавляет человеку счастья. Людям не хватает загадки. Весомым доказательством, я думаю, служит тот факт, что литературные жанры таинственной истории, детектива и шпионского триллера столь популярны. А нам всем известно, что с коммерческой точки зрения именно эти жанры сегодня наиболее успешны. Я думаю, так происходит повсюду из-за иллюзии, будто наука решила все проблемы, тогда как люди в своей повседневной жизни, осознанно или нет, понимают, что множество вещей так просто не объяснить. А ещё я думаю, что всё искусство на самом деле построено, во-первых, на идее неизвестного, а во-вторых, на идее непознаваемого, невозможного.

Для меня в загадке есть сила. А готовые ответы что-то разрушают, они как тюрьма. Хотя, несомненно, есть такие области, в которых знать ответы просто необходимо.

Мне всегда нравится одна вещь в моих книгах. Она, как мне кажется, придаёт им движение вперёд. У меня есть некий архетипический образ, который я ассоциирую с романом. Это путешествие. Такой роман, то есть роман-познание, где центральному герою приходится что-то познавать, действительно, придаёт повествованию некую энергию. И он, действительно, захватывает читателя, потому что большинство читателей сами хотят что-то познать. То есть это своего рода двигатель. Думаю, двигатель книги.

Кадр из фильма «Женщина французского лейтенанта» (1981)

О кино и литературе

По моим книгам поставлено много фильмов, в основном все они ужасны. Мои книги не поняли.

В романе можно анализировать мысли и подсознательное так, как камера никогда не сможет. Есть множество технических особенностей. В романе можно совершенно легко менять местоположение и время, а на съёмках с этим начинаются проблемы. Но гораздо важнее, я думаю, то, что слово — это не конкретный образ. Допустим, я сочиняю такое предложение: «Она перешла дорогу…» Если это сценарий и если снят фильм, то всё, что увидят зрители — это как совершенно определённая она совершенно определённо переходит через совершенно определённую дорогу. А в романе на самом деле многое привносит именно читатель. Для каждого читателя предложение «Она перешла дорогу» будет немного отличаться, потому что каждый читатель создаст его из собственного запаса образов. Взять хотя бы самые знаменитые книги, «Войну и мир» или романы Джейн Остин. Из многих, многих миллионов читателей ни один не воссоздал роман, ни один читатель никогда не смог воссоздать роман одинаково.

Для меня это потрясающее богатство, которое, в том числе, относится и к поэзии — и к поэзии, и к прозе — исключительная свобода единения. Существует некая взаимосвязь читателя и писателя. Но она исчезла в визуальном искусстве. Камера сродни фашизму: она как будто говорит, что позволено видеть только один конкретный образ. Она уничтожает свободу воображения, которой наделены слова, вербальные знаки. Вот почему я уверен, что роман, возможно, умрёт, но проза, вербальный знак, не умрёт никогда, поэзия не умрет никогда..

Из дневников

Всю свою жизнь, правда, беспорядочно и спорадически, я веду дневники, где, как мне — может быть, по-глупому — представляется, виден я настоящий, в противоположность выдуманному Джону Фаулзу — публичной псевдоперсоне.

На самом деле я никогда по-настоящему не хотел быть романистом. Это слово для меня слишком нагружено неприятнейшими коннотациями вроде таких понятий, как автор, литература, критик, только ещё хуже. На ум сразу приходит что-то надуманное или просто выдуманное, вяло и безвкусно развлекательное, что-то такое — для чтения в поезде. Невозможно даже представить себе, чтобы «романист» мог сказать, что он на самом деле имеет в виду или что он на самом деле чувствует: трудно поверить, что он вообще способен что-то иметь в виду или чувствовать.

Все эти слова нагружены неприятными коннотациями, так как заставляют думать, что писательство — как творческий процесс и как выбор профессии — почему-то не может быть главным занятием человека.

Мне всегда хотелось писать (в следующем порядке) стихи, философские работы и лишь в последнюю очередь — романы. Я бы даже не поставил эту категорию деятельности — писательство — первой в списке моих устремлений. Моим первейшим стремлением всегда было и оставалось желание изменить общество, в котором я живу: то есть влиять на жизнь других людей. Думаю, я могу согласиться с Марксом и Лениным: писательство — далеко не лучший способ вызвать революцию.

Но я признаю, что всё, на что я способен, — это писать. Я — писатель. Не делатель.

Десять лет назад я сделал свой выбор, решив стать писателем, — сделал выбор в экзистенциальном смысле этого акта; то есть мне постоянно приходилось делать этот выбор заново и жить в постоянной тревоге из-за обуревавших меня сомнений — а правильный ли выбор я сделал? Ведь я отверг гораздо более интересные возможности; я всё поставил на одну карту — на этот выбор. Отчасти это был сознательный выбор экзистенциалиста, отчасти — зов крови, той самой — корнуэльской — четверти моего «я»; возможно, думаю я теперь, даже если бы ту мою книгу не приняли, если бы вообще никогда ни одна моя книга не была бы принята к печати, я был прав, построив жизнь в соответствии с этим выбором. Потому что меня окружают люди, не сделавшие — в этом смысле — собственного выбора: они позволили себе быть выбранными. Кого-то из них выбрали деньги, кого-то — символы высокого положения в обществе, кого-то — работа; и я не знаю, на кого из них грустнее смотреть — на того, кто понимает, что не сам выбрал, или на того, кто не понимает. Вот почему я почти всегда чувствую себя отделённым от большинства других людей, просто изолированным. Временами я даже рад этому.

С чего это я вдруг взялся за роман? Дело в том, что в последние пятьдесят лет роман вытесняется из жизни, не важно, как говорил Витгенштейн, в силу каких причин. Обстоятельства навязывают нам вытеснение романа. Романисты не виноваты. В XVIII, как и в XIX веке роман совсем недалеко — лишь на один шаг — ушёл от жизни. Однако с пришествием кино, телевидения и звукозаписи он отступил уже на два шага. Роман теперь повествует о вещах и событиях, которые другие художественные формы описывают гораздо лучше.

Любой чисто видовой или слуховой ряд в современном романе просто скучен — скучно читать, скучно писать. Внешний облик, движения персонажей, их голоса, место действия, его атмосфера и настроение — камера и микрофон зарегистрируют и передадут всё это в двадцать раз лучше, чем пишущая машинка. Если роману предстоит выжить, то в один прекрасный день ему придётся сузить свои рамки, описывая лишь то, что другие записывающие системы зафиксировать не могут.

Идёт к концу очередной год моей жизни. Меня не оставляет тяжёлое чувство, что пора не плестись кое-как, а переходить на бег. Я по-прежнему разбрасываюсь и тону во множестве проектов. И всё же не могу преодолеть значительное расстояние между зародышем идеи, её внезапным бурным раскрытием и конечной стадией — цветком; расстояние, требующее недель и месяцев кропотливого труда. Однако веру в себя не утратил. Я приветствую каждый новый промах: ведь его можно устранить, в очередной раз сменив кожу. Чувствую, что копаю всё глубже. И даже если с литературной точки зрения глубины моей души не представляют никакого интереса, думаю, я всё же не стану сожалеть об этом духовном путешествии.

Положение Атланта: держишь на своих плечах целый мир. Каждый писатель, должно быть, чувствует это: мир, который он (или она) создал, рушится, придавливая, вгоняя своего создателя в землю. Иногда чувствуешь это, читая чью-то книгу. Роман, словно паровой каток, раздавил автора. Или наоборот: созданный автором мир — пузырь, наполненный воздухом, и Атлант-писатель, напрягая мускулы, величественно вздымает его вверх, словно цирковой тяжеловес, надувающий легковерную публику. Я стремлюсь отыскать равновесие, гармонию, полное согласие между силою Атланта и весомостью его мира. Как у Флобера, например. Или у Джейн Остен.

Очень важно, чтобы современный писатель не был привержен одному стилю. Будущий великий мега-европейский писатель станет использовать всевозможные стили, как писал картины Пикассо или музыку — Стравинский. Это не означает утраты идентичности. Утрата идентичности происходит тогда, когда всё приносится в жертву страху эту идентичность утратить. Первым английским писателем, кто это понял, был Дефо.

Я против всего пассивного: не хочу «быть читаемым» или «быть нарасхват». Писание — занятие активное, и произведения, которыми я всегда восхищаюсь и к уровню которых буду всегда стремиться, те, что делают и чтение занятием активным: книга читает читателя, как радар читает неизвестное. И неизвестное — читатель — это чувствует.

Книги Джона Фаулза (первые британские издания)

Из произведений

Наши проблемы — это прежде всего то, что мы сами о них думаем. («Волхв»)

Каждый из нас — остров. Иначе мы давно бы свихнулись. Между островами ходят суда, летают самолеты, протянуты провода телефонов, мы переговариваемся по радио — всё, что хотите. Но остаёмся островами. Которые могут затонуть или рассыпаться в прах. («Волхв»)

Основной закон цивилизации: человеческую речь нельзя понимать буквально. («Волхв»)

В жизни каждого из нас наступает миг поворота. Оказываешься наедине с собой. Не с тем, каким ещё станешь. А с тем, каков есть и пребудешь всегда. («Волхв»)

Душа человека имеет больше прав называться вселенной, чем собственно мироздание. («Волхв»)

Долг — это глиняный сосуд. Он хранит то, что в него наливают, а это может быть всё что угодно — от величайшего добра до величайшего зла. («Любовница французского лейтенанта»)

Мы все пишем стихи; поэты отличаются от остальных лишь тем, что пишут их словами. («Любовница французского лейтенанта»)

Когда не можешь выразить свои чувства, это ещё не значит, что они неглубокие. («Коллекционер»)

Сколько ни читай, каких умозаключений ни выстраивай, ничто не заменит собственного опыта. («Башня из чёрного дерева»)

Темой серьёзного современного романа может быть только одно: как трудно создать серьёзный современный роман. («Мантисса») 

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***