Старик и море

Сколько я себя помню -- жил у теплых морей. 

Сначала у Средиземного, в Марса-Матрухе, это когда мне, пятилетнему, пришлось помогать отцу исполнять интернациональный долг во время войны АРЕ с Израилем. Аж до первого класса школы мы там жили, и для меня реальность состояла, в основном, из пустыни и моря, из морских звезд, копошащихся в заводях лагуны, из выброшенных штормом и засохших морских коньков. Однажды отец, ныряя, встретил морскую черепаху и дотолкал ее до берега, чтобы меня впечатлить. Ему удалось, я гладил панцирь с затейливым узором и был счастлив. Возможно, именно из-за этой черепахи у меня слова "море" и "счастье" накрепко сплетены в мозгу ассоциативными связями. Ну, точно не из-за морских звезд, потому что их трогать было нельзя, а если тронуть, то вечером могла подняться не слабая температура. 

Потом мы вернулись в СССР, и снова к морю -- сначала в Евпаторию, потом в Севастополь. В Евпатории море мне показалось несколько скучным после Средиземки, не было в нем ни черепах, ни морских звезд, а одни лишь мамаши в отвисших купальниках, полоскающие голопопых детишек. Зато там было мелко, и вода летом теплая, и можно было подолгу барахтаться в пене крошечных волн, с шорохом набегающих на полосу гальки. Тогда я заметил, что если нырнуть с головой, все низкие звуки мира пропадают, а остается только очень-очень высокий звук, фактически цокот, когда камушки переворачиваются в накатившей воде. 

Зимой море в Евпатории становилось другим, холодным, ветреным, штормовым, но мы с отцом все равно там часто бывали, он учил меня ловить на спиннинг серебристую кефаль. Мы подолгу сидели, кутаясь впилотские куртки с воротником из овчины, а иногда пили из китайского термоса горячий чай. На термосе были нарисованы маки, напоминающие о лете. 

В Евпатории мы прожили меньше года, затем отца перевели по службе в Севастополь, и там море было совсем другим, гораздо интереснее, чем в Евпатории. Оно было разным. Очень. В Мартыновой бухте был дикий пляж со скалами разной высоты, и вода глубокая, так что мне в мои восемь лет уже можно было нырять «бомбочкой» с не очень высоких камней. Это было задорное развлечение. Подпрыгнешь повыше, в полете сгруппируешься, коленки к груди, и бабах в воду, подняв фонтан брызг и пены. Затем распрямляешься и плывешь под водой, сколько воздуха хватит. Постепенно его хватало на дольше и на дольше. Маски у меня поначалу не было, но все мы, пацаны Карантинной и Мартыновой бухты, ныряли с открытыми глазами. Подводный мир казался нам размытым, но мы все равно без труда различали друг друга, камни и растущую на них морскую траву, могли отдирать от камней мидии и жарить их потом на костре, разложив на ржавом железном листе. 

Когда мне было уже лет двенадцать и больше, мы с другом Ромкой летом, в каникулы, проводили на море, без преувеличения, все время от рассвета до заката. Мы ездили далеко от дома, на троллейбусе номер 10, в бухту Омега, а потом еще почти час топали пешком до южного мыса. Там был высокий обрыв, но мы знали место, где можно спуститься, и оставались там совсем одни, поскольку курортники спускаться туда не рисковали. Мы подолгу купались, ловили бычков на закидушку, ныряли с камнями в руках, чтобы бродить, как водолазы, по каменистому дну. Потом часами загорали, используя в качестве пирса выброшенную штормом плоскую антенну корабельного локатора. Можно было подолгу лежать на спине с прищуренными глазами, наблюдать в ресницах дисперсиюсолнечного света, ощущать себя свободным и совершенно счастливым, пока снова не придет время идти в школу. 

Так, постепенно я стал взрослым, отслужил срочную службу, тоже у моря, но там, конечно, было не до купания. Курортники, видя нас на хозработах с голыми торсами,  называли «спичками», потому что лица у нас были черными от загара, а тела белыми. 

Еще чуть позже наступили 90-е, и стало совсем не до моря. В конце концов я собрал вещички и переехал в Москву, где моря не было вовсе. Вот там-то я в полной мере осознал, насколько важным для меня является море. Мне без моря было не по себе. И уже через несколько лет я так заскучал по нему, что начал писать цикл «Охотник»  о морских и подводных приключениях. Такая у меня была сублимация. И, наверное, это лучшее, что я пишу. 

С каждым годом я ощущал отсутствие моря все больше и больше, а когда приезжал в Питер, сразу мчался к Заливу. Кто-то скажет, что Залив – не море, но мне уже было без разницы. Я мог часами бродить по пляжам Крестовского острова, разглядывая выброшенные морем ржавые ключи и обломки пересохшего тростника.

И в 2005-м наступил день, когда я не выдержал и переехал в Питер насовсем. Тут стало лучше. Намного. Тут можно было поехать в Кронштадт, или на станцию Александровская, или в Сестрорецк, и часами сидеть в песчаных дюнах, поросших осокой и наблюдать причудливый рисунок ряби на море. И тут было много ветра. Так много, что я увлекся виндсерфингом, какйтингом, и это увлечение снова потянуло меня по миру, на океан, к большим волнам и к взаимодействию с настоящей стихией. 

Пару дней назад мне исполнилось 54 года, подростки называют меня дедушкой и уступают место в метро, а я нахожусь в состоянии того самого, детского, ощущения счастья. Потому что даже там, где стоит мой дом, чайки все равно окружат в небе. Наверное, и в 60, и в 70 будет так же. Буду сидеть в дюнах, с седой бородой, с тростью, слушать шорох осоки, вспоминать дальние страны и черепаху, которую гладил в детстве.