О "естественном языке" и Солженицыне

У Сарнова было блестящее по своей точности наблюдение, что художественный язык всякого настоящего писателя - это не произведение искусства, созданное авторским талантом и трудом, а органически присущий автору "естественный язык", настолько же непроизвольный, как походка, выражение лица или жестикуляция. Тем же самым языком будет написана личная переписка или записи из дневника, не предназначавшегося для посторонних глаз. То же своеобразие языка проявляется в устной речи, придавая ей неповторимый шарм (хотя, конечно, иногда великий автор может быть слишком застенчив, чтобы говорить с людьми естественным для себя языком, и всячески старается держаться в рамках усредненного, невыразительного языка. Но такой человек в принципе будет стараться говорить как можно меньше, и в его контактах с окружающими будет ощущаться явный дискомфорт). Чем больше отличается язык художественной книги - и естественный, обыденный язык того, кто эту книгу написал, тем меньше этот человек - писатель.

Но потом Сарнов - ошибочно - пытается применить эту систему взглядов к Солженицыну. Смотрите, мол - вот вам язык из личной переписки Солженицына, а вот язык из его книг! Какое колоссальное различие!.. Я не хуже Сарнова вижу колоссальное различие, но меня оно совершенно не смущает и не удивляет. Во-первых, образ Дмитрия Сологдина - один из самых ярких и блестящих в творчестве А.И. - не оставляет здесь пространства для загадок. Сологдин создал для себя искусственный язык, чтобы общаться с окружающими, да еще и не по убеждению (все его рассуждения о "птичьем языке" и замена "сфер" на "ошария", а "копировальщиц" на "прозрачнообводчиц" - просто-напросто раскинутая для друзей "чернуха", способ спрятать свои истинные мысли и симпатии так же надежно, как Кощееву иглу), а ради упражнения ума, а также - ради целей стратегических ("Я шел на вас под закрытым забралом"). Солженицын, который воевал всю жизнь, который жизнь не мыслил без войны, не мог в эту идею не влюбиться. А насколько он в нее влюблен - это показывает то, насколько сочным, страстно-привлекательным, живым в романе получился каждый жест, каждое чувство и каждая реплика Сологдина.

Переписка Солженицына, в отличие от переписки, скажем, Пастернака - это не переписка писателя, это переписка полководца. Во время исполнения своих обязанностей офицер не может выражаться так же, как поэт, даже когда поэт и офицер - это одно лицо. А Солженицын в своей внешней и публичной жизни был - и по сложившемуся положению, и еще больше - по собственной склонности - именно офицером, а писателем он становился только в те минуты, когда Солженицын-офицер железной рукой усаживал Солженицына-человека за рабочий стол. Про "стол" я фигурально. В вопросах самодисциплины А.И. достиг немыслимых вершин и заставлял себя работать в любой обстановке, да еще и постоянно держал в голове - помимо обычных для автора художественных беспокойств, вопросов и сомнений - общий план кампании, которую он вел, вопросы конспирации (тысячи и тысячи строк, заученных наизусть. Многие миллионы ежедневных повторений - методичных, распланированных и неумолимых), связи с подчиненными и агентурой (дать команду перепрятать рукопись "Архипелага". Разрешить дать прочитать такие-то главы А, Б, В и Г. Принять необходимые меры, чтобы никто, кроме А, Б, В и Г глав не увидел - ни случайно, ни по недосмотру...) И так - с утра до ночи, без перерыва, отдыха или поблажек.

Так что у Солженицына как раз - очень естественный язык. Очень естественно и органично отражающий две стороны его личности: в "письмах вождям" и большей части личной переписки - "офицерской", в художественных текстах - "человеческой"