О юношеском самоопределении...

Философия всякая. Ни одного диалога. Но рискните. Есть что обсудить. 

Меня распирает от мыслей о взрослении и юношеском самоопределении... 

***

Грозы ушли на юг только следующий ночью и, когда утром второго дня Эмиль и Феодор Травинские въехали в Долину Зеленых Холмов, выкупанная долгими дождями долина с упоением грелась на солнышке. 

Море сверкало, солнце сияло, холмы зеленели и яблони цвели. Пахло всем на свете весенним. Свежестью, травой, цветами, морским ветром, печкой и хлебом. 

Эмиль понимал, что возвращается в пустой дом и бабушкиных пирогов не будет, но вспомнил о них без тоски, а с теплым чувством. Как вспоминают люди, умеющие брать себя в руки и понимающие, что все в жизни имеет свое начало и свой конец. Эмиль находился на своем начале. И это он тоже прекрасно понимал. 

Дом с Золотым Флюгером, самый большой и красивый в долине, весь порос плющом. Но Эмиль издалека заметил, что черепица с крыши облетела, забор покосился, а водосток болтается на единственной скобе. Чем ближе подъезжала повозка, тем очевиднее становилось, что с отъездом внуков в Туон дед забросил домашние дела, окопался в своем кабинете. Возможно читал, возможно кожевничал, но скорее всего просто пропивал свое жалование, не в силах взять себя в руки, не имея больше ни цели, ни мечты.  

Как-то Эмиль прочитал в одной книге, что детство заканчивается тогда, когда человек начинает думать о своем будущем. 

Теперь, глядя на дом, Эмиль подумал, что вполне логично добавить, что старость наступает тогда, когда человек думать о будущем перестает.

Когда родители впервые оставили братьев в Доме с Золотым Флюгером, отец сказал, прощаясь: "Приглядывай за братом, дружок. Эрик пошел в деда. Хуцпа у него в крови…" 

Тогда Эмиль впервые осознал, что люди всего лишь заложники своей натуры, доставшейся им от предков. 

И понял, что отец совершенно определенно видит в Эмиле себя.

И чем старше Эмиль становился, тем больше понимал, что отец был прав. 

Поначалу Эмиль взялся за флейту с радостью, но чем шире книги открывали ему мир, тем чаще он думал, что музыка - всего лишь звуковые колебания, при всем уважении к их эстетической сути. Одно из много, чему ему было бы интересно научиться. Но далеко не все. 

Никто вокруг него не думал о будущем. Все только о нем говорили, а жили так, словно у них было только прошлое и настоящее. Дед твердил о музыке, занимался с братьями, три шкуры с них драл, только потому, что постоянно вспоминал о тех счастливых временах, когда его пятнадцатилетний сын, Матис Травинский, поступил в Туон и порвал королевский зал первым же своим выступлением, а через три года, на выпускном, король Грегори и его ещё юный сын Кавен аплодировали отцу стоя. Дед напоминал братьям, как много их отец занимался в юности, буквально жил одной только музыкой, совершенно сознательно не вспоминая, чем все закончилось. С этим недоразумением дед смириться не мог. Эмилю всегда хотелось спросить: А что дальше? Если бы отец не встретил маму и не увлекся собирательством артефактом, какова была бы его дальнейшая жизнь? Играть придворным дамам? Жить от королевского праздника до королевской вечеринки? Выступать по кабакам и трактирам? Стать мальчиком для развлечения тех, кто понятия не имеет о музыкальной грамоте? За скромное жалование, деградируя во всех смыслах? У Эмиля было много вопросов к деду. Но задавать их он не решался, знал - ответов у деда нет. Только мечта, слепая и горячая, как и все мечты. 

Эмиль догадывался: горячая мечта может сразиться только с другой горячей мечтой. Эмилю пока нечего было выставить со своей стороны. Он ждал. Флейта была прекрасной подругой на этом этапе жизни.

Его собственное детство кончалось медленно, не враз. 

Родители возвращались с подарками и невероятными историями, с вещами и рукописями древнего мира, и тогда Эмиль был счастлив. Отец щедро, до коликов мозга, кормил ненасытную до знаний натуру сына. Мать спешила отдать как можно больше любви, впрок. Изводила себя чувством вины, скучала по мальчикам, но и подумать не могла отказаться ради них от увлекательной жизни собирателя. Ей не хотелось домашнего уюта. Она слишком много знала, чтобы спокойно варить обеды и стирать на речке белье. Эмиль все это видел и обо всем этом думал, но все же, пока родители были живы, он был ребенком. Пусть тихим, задумчивым, серьезным, но ребенком. 

Когда родители пропали под обломками Роанской шахты, детство шагнуло в сторону от Эмиля, спряталось за большим зеленым креслом, в котором одним зимним днем уснула и не проснулась бабушка. У Эмиля больше не осталось союзников, с кем он мог бы разделить ответственность за свою судьбу и судьбу брата. Дед запил. И запил бы куда страшнее, если бы не внуки и его мечта отправить их учиться в Туон. 

Но даже тогда Эмиль еще оставался ребенком. 

Сейчас, открывая калитку родного дома, Эмиль впервые понял, что когда-нибудь приведет в этот дом женщину. Пусть бы Итту, пусть бы ее. Каким она увидит Дом с Золотым Флюгером и что он сможет ей предложить? Сам того не заметив, он впервые подумал о своем будущем не вообще, а конкретно. И в тот миг, когда юноша об этом подумал, детство его, все ещё прячущиеся где-то за бабушкиным креслом, вздохнуло и растаяло как легкое облако, на которое подул яростный ветер перемен. 

Эмиль взялся за дело с таким рвением, будто хотел сам себе доказать право на личное счастье. Занять себя настоящим мужским делом, как можно меньше думая о своей влюбленности и как можно больше о молотке и гвоздях.