"Не смей меня учить…"

Мадам-критикесса всея Руси продолжает прожигать:

Вот есть автор (мы знаем, конечно, что он умер, но представим себе, что как будто бы нет). Есть читатель. Между ними пролегает невидимая и не всегда легко находимая линия: слева (там, где автор) находится все то, что он, этот самый автор, хотел нам сказать, что входило в его изначальную интенцию. Все те мысли, образы, истории и идеи, которые он хотел донести до читателя. А справа (там, где читатель) находится пространство собственно восприятия - все те смыслы, образы и месседжи, которые мы сами - иногда довольно произвольным образом - вычитываем из произведения.

И вот мне как читателю очень важно, чтобы тот месседж, который я вычитаю, находился не слева, а справа. Чтобы у меня было стойкое ощущение, что это я, я сама, без подсказок и давления, конструирую месседж, что его втемяшивание в мою голову не было главной авторской интенцией. Что я свободна в своей интерпретации, что да, есть пространство допустимых для автора значений, но нет единого,  обязательного для всех и однозначного ключа.

В том же случае, когда я чувствую, как на левой, авторской стороне темной тучей до самого неба встает великий и необоримый МЕССЕДЖ, я начинаю дергаться и подозревать, что мной манипулируют, что меня - взрослую, в общем-то, девочку - воспитывают и вообще используют втемную. Делают вид, что рассказывают интересную историю, а на самом деле пытаются сделать меня лучше, не поинтересовавшись, надо ли оно мне и что вообще такое лучше.

Вот, например, вспомним "Маленькую жизнь" Янагихары. Меня она совершенно не травмировала (наоборот, я очень люблю этот роман) именно потому, что Янагихара работает удивительно тонко. Каждый читатель сам себе на своей правой стороне этого воображаемого литературного корта конструирует месседж романа из предложенных писательницей деталей. Кому-то это книга о дружбе, кому-то о том, что с травматиками лучше не водиться, кому-то об искусстве, кому-то о родительстве, кому-то дешевая слезовыжималка, кому-то роман о любви, а кому-то, понятное дело, о противных пидорасах. (Тут надо добавить, что Янагихара вообще слегка колдунья - у нее две трети читателей убеждены, что их-то месседж и есть главный и вообще единственный, но это тема для отдельного разговора).

А вот, например, "Все, чего я не сказала" Селесты Инг мне нравится куда меньше, потому что у него месседж совершенно однозначный: не давите на детей своими родительскими ожиданиями, а то плохо будет. И его, в общем, считывают все читатели без исключения.

Словом, мне важно, чтобы конструирование месседжа происходило на читательской стороне, а не на писательской, и оставляло простор для интерпретаций. Конечно, это все равно в конечном счете про ловкость авторских рук, но я хочу обманываться - хочу, чтобы автор заставил меня поверить, будто я сама себе все из его романа вычитала (или, как говорили у нас на кафедре, "в него вчитала").

Если же я своим ментальным взором прямо вижу, как автор поправляет очки, откашливается, воздевает руку горе и говорит проникновенно: "Традиционная модель семьи оптимальна, поэтому и в 29-м веке все будут моногамны, гетеросексуальны и нуклеарны, а те, кто не будет, те отстой и вырожденцы - ныне, присно и во веки веков" (ну, или нечто прямо противоположное, неважно), мне сразу становится неприятно и неинтересно. Ну, и особоенно неприятно, конечно, когда весь сыр-бор (в смысле, весь роман) затевается исключительно ради того, чтобы читатель точно понял, что автор хотел ему сказать, максимально четко и однозначно, без вариаций и вольностей.

И именно это - не отсутствие месседжа как такового, а его широта, поливариантность и, в конечном счете, гибкость - и отличает, на мой вкус, большую литературу от, скажем деликатно, литературы поменьше.