Оглобля Мэри

18+

"Трубочист" был заведением самого низкого пошиба. А если говорить честно и откровенно - притоном самых отъявленных пьяниц и забулдыг.

Полицаи, а уж тем более гвардейцы носа сюда не казали. Потому как иначе им бы пришлось повязать всех, а это было дюже хлопотно, а главное, встало бы городу в копеечку. Штрафа с отребья все равно не слупишь, а содержать их в тюрьме придется.

Именно по этой причине Эрик полюбил "Трубочиста". Денег за игру ему тут особо не перепадало. Зато можно было спокойно отсидеться во время облавы, поручкаться с местными знаменитостями, а заодно получить всякую полезную информацию. Где можно играть на лютне, а где не стоит и пробовать, где хозяин скуп, а где эль дешевле. Впрочем, дешевле "Трубочиста" заведений в городе не было. На этом сходились все. 

Тем вечером, когда Эрик давал деру из элитной "Клотильды", у него в кармане звенело только два полтинника. Оставшиеся от стипендии деньги он потратил на новую рубашку, и теперь нарядный, но бедный жил по принципу "что заработаешь, то и полопаешь". Такая жизнь его устраивала более чем. К тому же он всегда мог перекусить у Рички. И не только перекусить, разумеется. 

Но в тот вечер ему страсть как хотелось выпить, после скачки по закоулкам от полицейских, другого желания ждать от юноши и не приходилось. 

"Трубочист" был тесен и грязен, полностью оправдывая свое название. Народу набилось, как селёдки в бочке. И дым от дешевой махорки разъедал глаза.

Серый нос, прозванный за то, что отморозил его во время Лютой зимы, о чем он поведал Эрику в первый же его грандиозный заход в притон, позвал юного музыканта за стол, и стребовал с него выпивку за старый должок. Никакого долга Эрик не припоминал. Память у него была светлая, если не сказать феноменальная, и за последние три недели своего пьянства и гулянства он ее растерять ещё не успел. 

Но спорить с Серым носом было глупо даже по его, Эриковым, меркам. Так что Эрик купил пинту и себе и Носу, и остался при одном последнем полтиннике. 

Одним словом, вечер не задался сразу. Он ещё и на картофельной кожуре поскользнулся, так, что чуть пиво не расплескал. 

- Пускают детей в заведение! Потом ложки пропадают! - фыркнула Оглобля Мэри. 

Она сегодня работала на раздаче, и это тоже для Эрика удачей назвать было нельзя. 

- Осмеяла тебя невестушка. Пора бы привыкнуть... - оскаблился Серый нос. - Не обижайся на нее. Она баба неплохая. Одинокая только. Потому и злая.

- Злая баба - плохая баба! - пьяно хохотнул кто-то рядом.

Оглобля Мэри была одинокая по совершенно пикантной причине. Росту в ней было столько, что когда Эрик ее увидел, рот открыл и в душе, очень глубоко, но однозначно, сделал стойку. Такая себе, тощая, резкая девица, два метра с кепкой. На пол головы Эрика выше, ну или на треть. 

Необычно и непривычно. Эрик уже привык, что на всем белом свете выше него только дед, да и то это вопрос времени. А тут на тебе. 

В первый раз, когда Эрик пришел в "Трубочиста", Оглобля Мэри работала в зале, и, подойдя к пацанчику, сказала, уперев руки в бока.

- Шел бы ты отсюда, ребенок. Мамочка волноваться будет. 

И Эрик впервые не нашелся с ответом. И даже покраснел. За что страшно на себя разозлился и  включил "пастушку" по полной. 

Отыграл в зале час забесплатно. Все веселые свои куплеты да памфлеты, да с таким азартом выложился, что хозяин поставил парню пива, а бродяги, утирающие веселые слезы, приняли мальчика за своего, посадили за стол и с ним поручкались. Оно и понятно. Где ещё, как не у забулдыг памфлеты про короля разойдутся по сердцам долгожданным бальзамом? 

Дамы, а у забулдыг тоже водились дамы, прощупали Эричка за щеки и пообещали пощупать еще, где захочет, за пару монет, разумеется. Ну, или за выпивку. 

От дам Эрик деликатно отшутился. Его интерес дефилировал мимо столов и триумф юного поэта игнорировал вместе с самим поэтом.

Тогда Эрик предпринял привычное. Стал демонстративно клеиться к хорошенькой официантке. Тем более она была, и впрямь, ничего. С большими сиськами, пощупать которые парню было совсем не в тягость. 

Женщин Эрик любил всех. Но по-разному. В каждой из них что-то было. Особенное, привлекательное. Надо только уметь увидеть. Эрик умел. У Лозины, кроме сисек, имелись ямочки на щечках. И хотя сами щечки были весьма упитанными, а личико рябым, Эрик западал именно на щечки, и в этом находил удовольствие их лицезреть. 

Впрочем, флирт с Лозиной ничем не закончился. У нее оказался в наличии жених, так что Эрик и успел только разве что слегка помять ее во время танца. Такие танцы, как в "Трубочисте" танцами и назвать было нельзя. Лихие пляски пьяных дикарей. Без стеснений и прочих условностей. С задиранием прилюдно юбок и блевотиной под ботинками. Эрик был рад, что Эмиль его не видит. Он отдыхал от брата с пониманием, что это ненадолго. Отсилы две недели, потом три, потом еще одну. Ему нравилась эта изнанка жизни. В которой все было на инстинктах, на удали, на прожигании времени. 

Именно это, граничащее с отвратительным, подчеркивало в нем поэта, смотрящего на все со стороны и выискивающего бриллианты в свином помете. 

Оглобля Мэри как раз и была таким бриллиантом. 

Сильная, высокомерная, кожа да кости, шрам на лице, не уродливый, но говорящий, что у нее есть история жизни, которой ведьмы с две она с кем поделиться. И рост. Рост был внушительный для любого обладателя штанов и всего, что к штанам прилагается.

Поэтому Эрик был готов расстаться со втором полтинником, лишь бы только улучить повод подойти к стойке бара и глянуть Оглобле в пустое, совершенно пустое декольте. Авось чего разглядит. 

- Ну что, ребенок, - она не улыбнулась ему, а только по обыкновению воткнула руки в боки и выпятила плоскую грудь. - Всем сиськи пообгрызал? Мои не хочешь попробовать? 

В этом "пообгрызал" Эрик услышал такое дикое, такое первородное возбуждение, что аж скулы свело. Вызов ее, шуточный, наглый, унизительный выбил из него последние правила приличия, как удар кулаком под дых. Когда заходишься воздухом и не можешь вздохнуть. Раз, два, три. 

На счет три Эрик выпрямил спину и ухмыльнулся. 

- Что смотришь? - презрительная улыбка скользнуло по узкому, угрюмому лицу. - Слабо тебе? 

Это был нокаут. Тот, который Мэри давно для него готовила, шутя и подтрунивая над ним целый месяц, игнорируя его игру, его танцы, его выступления, просто игнорируя, уходя на кухню, гремя посудой, размахивая шваброй спиной к нему, так, что поэт видел только ее плоский, но вполне широкий зад. 

Нокаут был приготовлен. Отрепитирован. Презрение к его таланту, только потому, что он юн. И очень высок. Почти с нее ростом.

Кровь хлынула Эрику в лицо, и тотчас устремилась вниз, куда и положено. 

Он встрепенулся, как зверь, при виде дразнящей его самки, мгновенно обогнул стойку и прямо у всех на глазах схватил Оглоблю за подбородок и поцеловал. Губы у нее были тонкие, но нежные, мягкие и на вкус отдавали сладкой мятной настойкой. 

Мэри дернула длинными руками, но не ударила. Не вырвалась. Она приняла поцелуй, никак не сопротивляясь, ничего не предпринимая, ни хорошего, ни дурного. "Трубочист" аплодировал и улюлюкал. Возгласы одобрения, хлопки …

Эрик отпустил Мэри, вернулся на свое место у стойки и, положив на стол последний полтинник, сказал, демонстративно утирая губы. 

- Две пинты, мадмуазель. 

- Сучий сын, - прошипела Оглобля Мэри и начала разливать из бочки в кружки. Эрик заметил, что ее тонкие пальцы слегка дрожат. 

Он просидел в "Трубочисте" до последнего посетителя. Дождался, пока пьяного бедолагу Зарека выгонят взашей. Сидел и ждал. Она смотрела на него только боковым зрением, не иначе. 

Когда кабак опустел и хозяин отправился к себе, велев Эрику выметаться, а Мэри - домыть все и закрыть двери, Оглобля ушла на кухню, словно Эрика и не было тут вовсе. Пустое место. Сучий сын. Ну-ну. А пальцы-то дрожали. 

Эрик дал ей пять минут, пока она начала греметь тазом, греть воду для посуды, потом встал, и направился на кухню. 

Они не сказали друг другу ни слова. Она сделала вид, что против и даже схватила нож. Он мягко забрал у нее из рук нож. Обнял за талию. Ее лицо выше привычного, плечи выше привычного. Все иначе. От этого обстоятельства Эрик возбудился уже не просто, как зверь, а как молодой волк, ухвативший крупную добычу. Три застежки. Он спустил платье с плеч. И маленькие, твердые соски, почти без груди, лишь намек на окружности, предстали перед ним. 

Таких он никогда не видел. Да и много ли он видел? Юные груди Итты, круглые булочки Рички, и шикарные мягкие дыни "мадам". Ну, а остальное вскользь, по мелочи. Ему нравились груди побольше, их можно было гладить, мять, играть ими как самыми чудесными мячами в мире. Эти можно было только грызть. 

Что он и сделал. Взрызься в них грубо, почувствовал на языке твердый шарик соска. Мэри выгнулась навстречу. Запрокинула голову. Она не обнимала, не трогала Эрика, но и не мешала ему. 

И от этого он завелся еще яростнее. По полной почувствовал свободу, грубо перевернул Оглоблю Мэри, уложил на стол. Тогда она дернулась. Махнула руками, но только один раз. Ложки, вилки, поварежки полетели на пол. Разбилась тарелка. Вторая. 

Волку было плевать. Он задрал на Мэри юбку и спустил с ее плоского зада панталоны...

Потом он шел по городу, потрясенный, смурной. Злой на себя, на совершенное бесчинство. Он посидел на набережной Ааги, смыл кровь с рук и штанов. А потом полез на крышу, ту, что была подальше и от госпиталя, и от борделя, и от "Трубочиста". Ночь была теплая, звездная, благостная июльская ночь. Он лежал и думал. О девственнице Оглобле, очень высокой девушке, которой не подходил ни один мужчина, кроме него. И о себе, заигравшемся придурке, который, как ни крути, отличный ловелас и вообще удачливый сукин сын.