Как я проливал кровь на войне. Советы.

Уже много раз говорил, но повторюсь в преддверии восьмого октября: я не люблю служивых, «гордящихся службой». Прошу не путать их с военными. Военные — это те, кто имеет реальный боевой опыт, а служивые — это срочники и подобная желторотая пыль, которая решила, что год или два, проведённые на двухъярусных кроватях, ежедневная зарядка, еда по расписанию и ранний подъём — сделали из них военных или хотя бы приблизили к званию «настоящий мужчина».

Эти молокососы не понимают, что единственное, чем их служба отличается от повседневной жизни монашек в монастыре, — это то, что монашкам не дают пострелять из автомата, и монашки не хлещут мочалками друг друга по жопам в душевой, звонко при этом хохоча.

Запомните раз и навсегда: срочная служба не делает из вас мужчин, она лишь помогает проверить: есть ли в вас мужчина. Если мужчина есть, то сразу после «срочки» вы уйдёте на контракт, а затем посвятите свою жизнь войне, где место каждому настоящему мужчине, а если мужчины в вас нет — вы уйдёте на гражданку с гордостью получать носки на каждое 23 февраля и громко сообщать всем, что «вот вы-то подарок заслужили, а вот то чмо, что не служило — нет». Но вот для вас грустная новость: вы тоже не заслужили подарок на 23 февраля. Вы не защитник отечества, вы «срочник», и единственное, что вы защитили — покой граждан от своих пьяных криков под их окнами по ночам, да и то только на тот год, что служили, и на те полгода, которые протянули после армии на мотивации «армия меня изменила».

Я хотел бы остановиться подробнее на этом. «Армия меня изменила», «служба сделала из меня мужчину», «после армии я стал другим человеком», —наверняка каждый из вас слышал что-то подобное от отслуживших друзей или даже говорил сам после службы. И это тоже меня бесит. Поймите, желторотые, срочка не сделала из вас мужчин — она просто изменила стиль вашей жизни на год, и, разумеется, вернувшись со срочной службы, вы по инерции продолжили жить по армейскому распорядку ещё несколько месяцев. А потом всё — сила инерции закончилась, и вы тот же лох, каким были перед армией.

Вы не стали мужчиной — вы просто некоторое время пожили по другим правилам. После тюрьмы люди точно так же меняются, после полугодовой вахты на севере — тоже, а иногда даже после двух недель жизни у бабушки.

Чтобы изменить свою жизнь навсегда, нужно всегда жить другой жизнью. Гражданская сучка после армии остаётся гражданской сучкой, только с военным билетом. Это аксиома.

Поэтому, пожалуйста, перестаньте думать, что срочная служба имеет хоть какое-то отношение к становлению мужчиной. Если стать мужиком для вас —это стирать свои носки самому, а не просить маму, то да — вы мужик. Если быть мужиком для вас — это ходить бухим по центральному парку города несколько раз в году, напялив берет — да, вы мужик. Но если быть мужиком — это быть мужиком, то вы к этому не имеете, бля.ь, никакого отношения, если не живёте военной жизнью всегда.

Настоящий мужик это я и те, кто как и я проливал кровь в реальных боях. Кто-то проливал её за убеждения, кто-то, как я, за деньги, но мотивация не имеет значения, имеет значение лишь факт активного участия в боевых действиях и сформировавшийся в процессе этого участия волевой солдатский характер. Характер военного человека, характер воина, характер настоящего мужчины, который словно карета золушки превратится в ёбан.ю тыкву через год, максимум два года, безопасной жизни на злоебуч.й гражданке.

И поверьте, я видел много служивых людей, настоящих мужиков, которые «превратились в тыкву» на гражданке. Вы, несомненно, видели их и тут, этих бедолаг легко узнать по военным фотографиям на аватаре. Я этого не приемлю. Солдат должен служить и умирать на войне, должен возвращаться домой в семидесяти пластиковых пакетах, вперемешку со стреляными гильзами, искорёженными кусками военной техники и потрохами врагов своего нанимателя, он должен ВОЕВАТЬ, а не писать книжульки на АТ, словно какая-то домохозяйка (не в обиду домохозяйкам — они молодцы).

Тут все слышали о моём военном прошлом. Как человек, родившийся и тридцать лет проживший в «стране вечной войны», я знаю о мужестве и долге больше многих и уж точно больше любого на АТ. За моими плечами уже сорок лет службы, пять из которых я отдал родине, а тридцать пять — частным военным компаниям, которые в нашей стране имели и имеют легальный статус (в РФ ЧВК официально запрещены).

Я взял в руки оружие уже в десять лет, а в одиннадцать впервые убил человека. Тогда это было настоящим событием, будоражащим и волнующим. Это убийство я не мог забыть целый месяц, оно не выходило у меня из головы. Каждую ночь я раз за разом мысленно проигрывал его, вспоминая не столько образы смерти, сколько чувство животного ужаса перемешанное с адреналиновой эйфорией. Ох, если бы кто-то сказал мне, что уже через полгода я буду косить по семьдесят человек с одного рожка на двадцать патронов и хохотать, стоя по колено в крови и испражнениях, вытекших из нафаршированных свинцом врагов.

В тринадцать лет меня, ветерана шести войн, прославившегося тем, что в одиночку зачистил вражеский авианосец от живой силы, используя одну лишь заточенную о камень отвёртку, отправили в школу по программе социальной реабилитации несовершеннолетних ветеранов, но отчислили уже через час, потому что перед заходом в класс я по привычке закинул в помещение гранату, чтобы его зачистить.

Война сделала из меня чудовище. Я не был приспособлен к гражданской жизни: приходя в магазин, я делил его на сектора, чтобы систематизировать поиск необходимых продуктов, а потом забывал зачем делил магазин на сектора и зачищал их; на танцах я забывал, что танцую румбу, а не танец смерти и принимался крутиться по танцполу словно новогодняя шутиха, но сыпал во все стороны не сверкающие праздничные искры, а серый смертоносный свинец, извергаемый из недр раскалённых стволов моих пистолетов-пулемётов, которые я со времён службы привык на всякий случай скрытно носить в своих носках.

Я не мог отделаться от привычки минировать гуляющих во дворе домашних котов, не мог перестать сооружать на даче требушет для обстрела соседнего села мёртвыми коровам, не мог перестать оставлять в качестве будильника растяжку на дверях в подъезд своего дома, не мог выпустить соседа-бакалейщика из подвала, пока он наконец не выдаст логистические маршруты мексиканских наркокартелей, хотя он и о Мексике-то никогда не слышал, как я понимаю сейчас. Война стала частью моей ДНК, в моей личности не осталось ничего, кроме умения быть эффективным убийцей, и если нормальные люди видели в ребёнке милоту, то я видел приоритетное средство доставки взрывного устройства к родителям.

Но вот теперь я на АТ. Я поэт, я публицист, историк. Я пишу картины, занимаюсь резьбой по дереву, посещаю театры каждую пятницу, по средам даю лекции в престижнейших университетах, а по выходным провожу терапевтические сеансы с бывшими военными, хотя я всегда говорю им на своих сеансах: «Не бывает бывших военных, бывают те, кто просто играл в военных, и те, кто ищет возможности вернуться домой, на войну, но пока её не находит».

Как я добился этого? Как нашёл душевный покой? Как смог стать не только полноправным членом гражданского общества, но и лучшим его представителем?

Молитва. Я пошёл в церковь, я обратился к Богу, и я стал молиться. Молитва, вот что мне не помогло. Не помогли мне и курсы реабилитации и сторонние увлечения, хобби, не помогла и жизнь отшельником в горах, вдали от людей.

Так что же исцелило меня? Что помогло перестать видеть везде войну? Что избавило меня от жутких флешбеков, гула вертолётных винтов и пулемётных очередей, воплей покалеченных товарищей в моей голове? Что позволило перестать просыпаться в холодном поту каждую ночь с воплями: «На «Б»! Бомба на «Б»!»?

Я перестал врать себе. Я никогда не служил.

Я никогда не служил, потому что служат слуги, рабы и собаки. Я работал, я зарабатывал. Моя работа — убивать. Моя работа убивать, а карьерная лестница скорее не лестница, а гора, гора из трупов, и чем выше эта гора, тем ближе цель, к которой я тянусь: смерть на поле боя и долгожданная вечная пустота, которую я не могу подарить себе сам, стрельнув в свою же башку, потому что иначе никогда не узнаю, как высоко был способен подняться по этой горе мертвецов, и все души убитых мной врагов, которые я ношу на своём окаменевшем солдатском сердце словно какие-то жуткие бусы, превратятся в ничто раньше срока. Я собиратель душ, и души эти живы, пока жив их хранитель — я. Они могут жить ненавистью ко мне, своему убийце, и упиваясь своей местью ночными кошмарами пожирать остатки моего рассудка, словно черви гнилое яблоко. Я должен им, и долг этот будет выплачен только тогда, когда мою собственную душу заберёт кто-то другой. Рано или поздно кто-то убьёт меня на поле боя, и тогда настанет моё время ночными кошмарами пожирать остатки его рассудка, а хранимые мной души смогут низвергнуться в пустоту, ведь их месть свершилась.

Моя работа убивать. Убивать не за идею, не за родину, за деньги. Кто-то скажет, что ему нужно кормить семью, но у меня нет семьи. Я обмениваю чужие жизни на деньги, а деньги на крепкий алкоголь, которым я заглушаю воспоминания о том, как заработал деньги на алкоголь. А когда деньги заканчиваются, я снова иду убивать, чтобы заработать деньги на алкоголь и заглушить им и новые воспоминания и старые. Больше убийств, больше воспоминаний, больше алкоголя, больше денег, больше убийств. Обезумевшая от бесчисленных повторений одних и тех же действий белка в злоеб.чем колесе смерти... Алкоголь позволяет крутить его без моей помощи, словно вода, приводящая в действие водяную мельницу, давая хоть немного передохнуть, забыться. Но колесо смерти никогда не останавливается.

Я перестал врать себе, перестал притворяться гражданским и теперь пишу этот блог из брюха убитого мной аллигатора. Я убил его просто так, без веской причины, просто чтобы испробовать новый военный приёмчик разрывания аллигатора одной рукой без подручных средств, которому меня научил перед смертью мой лучший друг, сержант, имени которого я не помню, ведь нет смысла запоминать имя того, кто завтра умрёт, а я точно знаю, что он завтра умрёт, ведь я шутки ради поменял парашют в его ранце на полтора десятка тёплых свитеров: ничего не поднимает настроение лучше, чем крепкая солдатская шутка.

Вас может удивить, что я назвал лучшим другом человека, чьего имени не знаю и кого обрёк на смерть просто ради шутки, но поверьте: на войне лучший друг любой, у кого удалось стрельнуть сигарету, когда свои закончились, а убийство лучшего друга ради прикола — это меньшее из ху.вых вещей, которые тебе придётся совершить в любой злоеб.чий день на войне.

Короче, теперь вы знаете, почему я убил эту хищную речную ящерицу, но не знаете зачем я забрался в неё. Я тоже не знаю.

Тут тихо. Скорее всего дело в этом. Снаружи я слышу крики и стрельбу — oни мешают сосредоточиться, они мешают мне печатать этот блог на своей щербатой, пережившей сотню авиаударов печатной машинке. Да, я пишу блоги на печатной машинке, потому что в отличие от смартфонов они не подвержены пагубному воздействию ЭМ-волн вражеских энергетических установок. Я печатаю текст на машинке, потом передаю текст радисту, который рискуя жизнью радирует текст на гражданку, где его публикует в моём блоге мой товарищ, потерявший все ноги и руки на войне и способный теперь пригодиться тут, на поле боя, разве что в качестве подушки. Он перепечатывает мой блог на клавиатуре, нажимая на клавиши китайской палочкой с засохшим на ней соусом терияки, а по щекам его текут слёзы, потому что читая мой блог он в очередной раз вспоминает, что лишился всего.

Теперь вы понимаете, что то, как пишу блоги я, и то, как пишите их вы — разные вещи, вне зависимости от того, напялили вы берет на башку во время написания своих постов или нет.

Короче, может хоть так, через притчу, замаскированную под автобиографическую публикацию, я донесу до вас мысль: ЛИТПГ — это зло. Когда вы пишите его, вы убиваете, вы становитесь убийцами. Вы убиваете неформат, убиваете тех, кто пишет всякую занудную хуй.ю, убеждая себя в том, что их не читают, потому что всё внимание незаслуженно забрало на себя ЛИТРПГ.

Перестаньте писать ЛИТРПГ, чтобы они, ебуч.е неформатчики, наконец поняли: никто не крадёт читателей у неформата, просто никому в х.й не упёрлось читать неформат. И тогда ЛИТРПГ перестанет убивать неформат, потому что всем будет ясно, что неформат убивает себя сам.

А теперь советы тем, кто проливал кровь на войне:

1. Никогда не попадайте под пули.
2. Не отвлекайтесь во время перестрелки на еду. Если хочешь есть, максимум, что ты можешь себе позволить во время заварушки: быстро откусить кусок от в панике пробегающей мимо коровы.
3. Держитесь за спинами товарищей, используя их как щит.
4. Никогда не стреляйте сами в себя.

Следуя этим советам у вас будет куда меньше шансов пролить свою кровь на войне. Но если всё же кровь полилась — не забывайте про перекись водорода или хотя бы подорожник, потому что последнее, что вам нужно во время перестрелки: ёбан.й столбняк.