Опера: условность и реальность

Опера – искусство, я бы сказал, дважды условное. Условен уже вообще сам театр, где многое дорисовывает воображение зрителя. Условны на сцене закат солнца и восход луны, лес, река, условны костюмы. Сам язык, каким говорят театральные персонажи, напоминает обычный лишь на первый взгляд. Мы ведь не говорим сами с собой и «в сторону», не выкладываем, как в театре, подробно друг другу в разговоре всё, что случилось до начала действия или в промежутках между встречами говорящих...

Но в драматическом спектакле хотя бы говорят. А в опере поют – так в жизни уж совсем не бывает. Поэтому восприятие оперы – вещь, требующая и развитого воображения, и определенной подготовки. В XIX –ХХ веках, в период расцвета оперного искусства, эта условность мало кому из подготовленных зрителей мешала. В оперу, главным образом, ходили насладиться пением любимых вокалистов,  посмотреть красивый спектакль и, в меру своей фантазии, попереживать за  его героев. 

Но таким образом опера всё больше превращалась в своего рода «костюмированный концерт». От её демократичности, доступности массовому зрителю и слушателю (а именно такой она задумывалась в начале своего существования) было все меньше следов. Неподготовленному  слушателю, посетившему, например, «Аиду» и увидевшему в заглавной партии некую примадонну, оставалось только недоумевать, почему Радамес предпочел красавице-дочери египетского фараона её неуклюжую малопривлекательную соперницу-рабыню.

Бывший с  1955 по 1973 г. Генеральным директором Большого театра композитор и музыковед М.И.Чулаки вспоминает, что в 60-е годы его попросили сопроводить и дать пояснения высокопоставленному шейху из одной арабской страны, которого привели на «Иоланту».

И Чулаки рассказал гостю трогательную историю о дочери короля Рене, которая слепа от рождения. Ее любящий отец, желая уберечь Иоланту от трагедии познания своего несчастья , с самых юных лет поместил ее под присмотром верных людей в отдаленный замок, куда посторонним запрещалось входить под страхом смерти. И Иоланта так и жила в счастливом заблуждении, что мир ограничивается областью осязаемого, а глаза нужны человеку лишь чтобы плакать. Пока не появился прекрасный принц, который силой своей любви убедил Иоланту в необходимости увидеть свет и для этого принять тяжелейшее  лечение, и девушка прозрела.

Гость  слушал с интересом, задавал вопросы. Наконец спектакль начался. Прозвучала увертюра, распахнулся занавес и... «А это кто?», - спросил шейх, увидев ширококостную немолодую женщину, сидевшую в центре. «Это Иоланта», - пролепетал Чулаки. После чего гость немедленно покинул ложу и заявил о «крайней некомпетентности сопровождавшего его лица» в свое посольство, а оно, в свою очередь, сделало представление министру культуры СССР. 

Дальше так продолжаться, конечно, не могло.  Появились замечательные новаторские оперные постановки Б.А.Покровского. Много стали экспериментировать на Западе, в частности, одевать певцов в современные костюмы, переносить действие оперы в современные условия.

Люди, связанные с оперным искусством, справедливо решили: раз уж условность, так пусть будет условность до конца. Действительно, ведь мы редко имеем точные сведения, как выглядели исторические костюмы в ту или иную эпоху. И, скажем, Гуно писал своего «Фауста» вовсе не языком средневековой Германии, а языком французского романса XIX века. А уж Верди, создавая «Аиду», и совсем не знал, как звучала музыка Египта эпохи фараонов.

И пошло-поехало. В конце концов, оперный спектакль превратился в «вотчину» режиссера, который старался прежде всего показать себя, не думая ни о музыке оперы, ни об авторском замысле.

Апофеозом всего этого, как я считаю, явился спектакль Большого театра  «Руслан и Людмила», поставленный в 2013 году режиссером Дмитрием Черняковым . Еще во время  работы над ним Черняков заявил, что «сказочности (подразумевается "консервативности") в спектакле будет не много, а скандала он не боится». Читай, до Глинки и Пушкина ему дела нет.

Господи, чего там только не было! И стриптиз обливающегося пивом пьяного Фарлафа на столе, и битва Руслана в подвале с тряпкой, и бордель, в который модернизировался замок Наины, и салон спец-услуг, вытеснивший пушкинские сады Черномора, и ублажение Людмилы тайским массажем, в кульминации которого появляется накачанный "самец" (оказывается, сам Черномор) с обнаженным татуированным торсом, и эротические игрища ряженых молодцев с голыми статистками, и «Танцы волшебных дев» на роликовых коньках... Спектакль сопровождали крики «позор», но были, правда, и возгласы «браво». 

Сам я правда, в театре этот спектакль не видел, смотрел по телевизору. Но и в театре подобное видывать случалось. Чего стоит только «Евгений Онегин» Чайковского, который мы с женой посетили в немецком городе Фрайбурге. И главное, с музыкальной точки зрения все было отлично: оркестр играл мастерски, певцы пели замечательно. Но на сцене...

Героиню с именинами приходили поздравлять благообразные пейзане, которым именница выносила большой торт, а крестьяне, усевшись за стол, чинно поедали его ножом и вилкой. Сама Татьяна, когда писала письмо Онегину, от страсти каталась по полу и обливала себя водой из таза. Трике оказывался нетрадиционной ориентации и, во время пения своих знаменитых куплетов, щипал всех присутствующих за задницы. Генерал князь Гремин похищал свою будущую жену увозом на тройке, которой сам и управлял. Апофеозом всего стал великосветский бал, где танцевали в сарафанах с кокошниками и косоворотках.

Словом, насмотрелись. А в кулуарах еще наслушались, как немецкая публика рассуждает о «загадочной русской душе».

И вот я всё думаю: найдут ли золотую середину? И возможно ли это вообще?