Про любовь к проституткам (строго 18 +, любителям курицы-терияки и феминисткам можно)

Она задумчиво ковырялась в лапше. Сквозь темный соус и зелень проглядывала рыжая курица-терияки. Интересно, что сейчас делает этот Глеб? Сидит где-нибудь в офисе с горой бумаг на столе. С чем-нибудь важным. А может, ссорится с женщиной как та парочка в углу?  Сидевший там парень был ничего, даже симпатичный, но Олька понимала, что он врет. Врет неумело и глупо, правда легко читалась в глазах. 

 Для этого не  было нужды особо приглядываться. Он пытался смотреть твердо, получалось очень плохо. Выдерживал три-четыре секунды и отворачивался. Будто баночки со специями и  сезонное меню были интереснее  разговора. Его собеседница сидела спиной, из- под небрежно повязанной косынки торчали цветные дреды. Лица не было видно, но нервные движения выдавали растерянность  и отчаяние.Солнечный свет лился с улицы и разделял ссорившихся, полз по столу, светил парню в лицо, оставляя ее в тени. 

– Я с ней вообще не был.

– Да иди ты на хер! Мне Ирка все рассказала. 

– Ты совсем дура? Ирку не знаешь? Я пиво пил с Костяном. 

– Пиво он пил.. Сссука… 

  Олька намотала на лапшу на вилку, пахло вкусно. К макаронинам липли зерна кунжута и темные хлопья кинзы. Ничего у них не выйдет, пришло ей в голову. Никогда и ничего. Глупая девочка, зачем он ей был нужен. Что в нем было такого? Правильные черты лица? Голубые блеклые глаза? Сунув еду в рот, она принялась задумчиво жевать. Зачем кто-то кому-то нужен, этого она никогда не понимала. 

– Ирка видела, как ты с ней сосался, блядь. Сосался?

– Пиздит твоя Ирка.

Он в очередной раз бросил взгляд в сторону, на треугольник сезонного меню. Заинтересованная Олька даже повторила за ним. Взяла в руки ламинированную бумагу и рассмотрела. Ничего интересного – смузи «Витаминный», «Тропик», домашний лимонад с огурцом, манты ручной лепки, кебаб из говядины, пицца «Маргарита». Обычное меню корейской забегаловки летящей к полному краху. Ничего такого, что смогло бы ему помочь. 

– Я же тебя люблю.

Последний аргумент, наивная попытка защититься, когда катастрофа уже произошла, но ты этого не понимаешь. Универсальный клей для разбитых надежд, который ничего не склеит. Ничего и никогда.

– Тыыы?  Любишь!?

Официантка стояла, опершись локтем на стойку, и внимательно наблюдала за ними. Заметив Олькин взгляд, она приподняла бровь и пожала плечами – «Мужчины все на одно лицо, только Ильдарчик другой».   Ее другой Ильдарчик торчал рядом в грязном поварском фартуке, перед ним стояла бутылка и две стопки. 

Мужчины все на одно лицо, Олька подцепила кусок курицы. Может и так. Ведь у нее в памяти тоже осталось лишь пара друзей. Тех, которых она не забыла спустя час. Тех, с которыми ей вдруг остро захотелось быть.  

Олег с болтом в голове, с которым все было ясно. И второй, настоящего имени которого она так и не узнала. Что было очень странно, потому что друзья обычно представлялись настоящими. Почти всегда. И рассказывали про семьи и жизнь. Рассказывали ту, свою версию полуправды, которой хотели верить. Все то, что она обычно пропускала мимо ушей. Второй был не таким. Он ничего не рассказывал.

– Привет, рыжая, меня Максим зовут, – он улыбнулся. – А тебя?

– Олька.

Еще друзья почти никогда не целовали ее в губы. Брезговали, Олька усмехнулась. Тот второй, ее поцеловал. Обнял и поцеловал, словно они встретились после долгой разлуки. Словно знал ее сто лет. Поцеловал грудь. А потом неожиданно спустился ниже, к животу. Еще ниже, что было совсем редким исключением. Олька задохнулась, подалась вперед, запустила пальцы в его волосы, прижала к себе, чувствуя уколы щетины внутренней поверхностью бедер.

Потом поднялся и, смахнув ее соки с подбородка,  прижалк простыням. Он любил ее долго и нежно. Не как другие. Любил, пока на нее не упала жужжащая тень, облила беспамятством  от кончиков пальцев до затылка. Каждый мускул в теле, каждая связка напряглись и мгновенно расслабились в толчках и сладкой боли внизу живота. Накрытая большой белой волной, она лежала тяжело дыша. Сквозь затухающую пелену слушая отрывки его разговора по телефону. Неисправный динамик выдавал половину тайн.

– Будет обедать в «Белуге» на Моховой… 

– Александровский сад? Знаю. 

– … там.  Три человека… Мы договорились, Сань? Только без твоих обычных спектаклей.

– Не получится, там много народа.

– … Сань, я тебя предупредил… 

– Хорошо, я буду. Дай мне пару часов. 

– … думаю, проблем не будет?

– Никаких, - заверил Макс собеседника. Положив, трубку он поцеловал Ольку и погладил по щеке. – Очнулась? Ты громкая девочка, оказывается. 

– Сама не знала, – она пожала плечами и потянулась, – это плохо?

– Нет, – хохотнул он. – Не в этих обстоятельствах.

 Олька прикрыла глаза и рассматривала его из-под ресниц. Весь какой-то жилистый, собранный, с двумя шрамами под правой ключицей. Круглыми, неправильной формы впадинами, будто кто-то вырвал кусок мяса. Кто-то нехороший. Еще один шрам тянулся чуть выше поясницы, фиолетовая толстая полоса, выпирающая над поверхностью тела с уколами швов по сторонам.

Макс или Саша? Олька отбросила волосы с лица. Он двигался по номеру гостиницы как большой кот. Большой, мягкий и добрый кот. Свой вопрос она так и не задала.

Зато, пока он мылся в душе, любопытная Олька заглянула в его тяжелую сумку, молния которой немного разошлась. Толстая вороненая трубка и короткий магазин, в котором тускло отсвечивали патроны. Сбоку выглядывала небрежно заткнутая во внутренний карман обшитая тканью коробка с белой надписью «Carl Zeiss».  

– Ольк! Можешь остаться здесь, номер оплачен до завтра, – предложил он в дверях.

– Я подумаю, – ответила Олька, все шло совсем не так, как обычно.  Ведь первая всегда уходила она. Уходила, когда оплаченное время подходило к концу. Мылась, одевалась, расчесывала волосы и исчезала, чтобы больше никогда не встретится с другом.

– Не стесняйся, – он подмигнул и поправил тяжелую сумку, – завтрак - ужин, все оплачено. Тут, кстати, вкусно кормят. 

– Мы еще встретимся… Макс? – неожиданно произнесла она. 

– Может быть, – он посмотрел на нее и, не попрощавшись, закрыл за собой дверь. Что-то тогда мелькнуло в его глазах, что-то непонятное Ольке. Может, это было одиночество? Она до сих пор этого не знала.