Как на самом деле закончилась сказка о Буратино

Они проводили его до опушки. Их осталось так немного - его верных друзей. Он обнялся с каждым, подолгу прижимаясь к их ссохшимся плечам, потому что это было прощание. Потом он пошёл к лесу, тяжело и скрипуче ступая, и всё же нашёл в себе силы не оглянуться, чтобы не видеть трёх маленьких фигурок, качающихся под ударами ветра. Он не видел, как поднялась и плетью упала рука, и как один из них сел, не в силах держаться стоя.

Густая янтарная слеза медленно поползла по его грубой обветренной щеке. Надо же, я-то думал, я весь высох, подумал он про себя, ан нет, видать, ещё что-то осталось…

Когда же это случилось впервые? Когда умер Артемон. Собачий век недолог. Они стояли под дождём, и девочка с голубыми волосами лежала на мокром и холодном боку пса, и только плечи мелко вздрагивали под тонким платьем. Тогда он решил, что это самый несчастный день в их жизни, но он ошибся, и понял это, когда умер старый Карло. В тот раз Мальвина не плакала - фарфор на её лице лопнул за год до этого. Они склеили его, как могли. Было почти незаметно, но в ней что-то сломалось. Она выкинула все зеркала из их домика и перекрасила волосы в чёрный цвет. Она больше не могла плакать, и горе копилось в ней, пока не убило совсем.

Он пытался помочь - весельчак с длинным носом. Он подбадривал их всех, пока они ветшали, он штопал их и латал, когда не стало папы, но время было неумолимо. И вот однажды он понял, что пришёл его черёд. Это было весной. Это чудесное время всегда будило в нём какое-то невесомое волнение, будто древесина его тела поддавалась желанию прорасти, раскрыть почки. В такие дни он был то задумчив и тих, а то носился повсюду, заражая окружающих энтузиазмом и бесшабашным весельем.

Но сегодня была особенная весна. Он почувствовал зов, зов древний, как само время, и хотя он слышал его впервые, он понял, что значило это необоримое чувство. Весна позвала его в дорогу. В последнюю дорогу, которую ему суждено было пройти. Он собрал оставшихся друзей, чтобы проститься, и трое из тех, кто ещё держался на ногах, взялись его проводить.

А вот и лес. Он шагнул в прохладу берёзовой рощи. Деревья стояли голые, не считая серёжек. Белые с чёрным стволы вздымались высоко вверх. Шумел ветер, и пахло свежестью и сыростью, но было как-то легко, как-то спокойно от сознания того, что здесь всё и закончится. Он встал в нерешительности, ещё не понимая, что нужно делать. Живая кора удивляла. Он провёл пальцами по своим лакированным запястьям, потом несмело подошёл к дереву - высоченной и старой берёзе - и робко коснулся её шершавого чёрного бока. Словно электрический ток ударил его через кончики пальцев, он отдёрнул их, но тут же прижал снова. Это ощущение...

Отбросив все сомнения, он прильнул к древесному стволу всем телом, обнял, сколько смог, его руками, прижался щекой и ухом к коре и услышал. Услышал, как поют живительные соки, как поёт сердцевина. Это была песня жизни, и её мелодия эхом отзывалась в нём. Он ведь тоже был берёзовый! Чувства нахлынули на него, как река. Задыхаясь, он открыл рот и смог сказать сквозь всхлипы только "Мама!". Слёзы, не тот густой янтарь, который он выжимал из себя по капле, настоящие прозрачные слёзы потекли по его лицу. "Мама, я вернулся. Я вернулся."

Буратино сполз ниже и, стоя уже на коленях, говорил с признавшей его берёзой: "Прости меня, мама, я так бестолково жил. Я постоянно бежал и рвался куда-то. Этот балаган, который мы сделали театром, снова стал балаганом, а потом и вовсе рассыпался и изгнил. Мои лучшие друзья, теперь они в земле. Девочка с голубыми волосами, в тот день, когда я нашёл её мёртвой, я думал, что я не вынесу, но я вынес. Я сам отнёс её и закопал с остальными, рядом с Артемоном, рядом с Пьеро. Всё, чем я жил, теперь стало прахом. Я сам уже не годен даже на растопку, внутри меня осталась одна труха. И всё это время я ни разу не пришёл, не навестил вас - тебя, сестёр. Я обокрал себя на вашу любовь, на вашу теплоту, на вашу безмятежность. Прими меня, мама. Прими меня назад... Пожалуйста!"

Он ещё долго лежал так, прильнув к стволу, неподвижен, не чувствуя ни дождя ни ветра, ни иссушающего солнца. Лицо его выражало глубокое умиротворение и покой, и никто не сможет сказать, когда жизнь покинула его тело окончательно, но душа его осталась там, в берёзовом стволе, в пении жизни, в непрекращающемся радостном обновлении всего и вся.