Лора и Ричка

(Эротика, но совсем чутка) 

***

Ее ловкие руки обработали рану спиртом и перевязали палец чистым лоскутом белой ткани. Ее ресницы были опущены, рот собран в нитку, но все ее спорые, четкие движения, уверенные, рационально точные удивительным образом успокаивали. 

Лора была красива особой крестьянской красотой, ее волосы, глаза и кожа — все имело практичный, скромный цвет. Словно природа создала ее специально для дела, а не для развлечения. Например, для прополки кабачковых, доения млекопитающих и ощипывания водоплавающих, для ухода за потомством любого вида. Для вынашивания детей и готовки обедов, для шитья одежды и глажки белья. В Лоре чувствовалась чистая порода земного существа. И глаза её, скорее умные, нежели красивые, и плотный сильный рот, такой, чтобы сказать крепкое словцо и разгрызть любой орех и поцеловать, и руки, теплые и добрые, но при этом сильные и умелые, годные и для кухонного ножа и для учебника, и для... всего.

В этом темном царстве бедняков должна была отыскаться хозяйка. И он, удачливый парень Эрик Травинский, ее отыскал, и теперь сидел на стуле, широко раскинув колени, разглядывая Лору и невпопад отвечая на ее сдержанные вопросы.

Разговор был пуст, каким и положено быть разговору в присутствии строгих родителей. Пан Шафран ничем не выдал своего удивления тому неожиданному обстоятельству, что работничек оказался сокурсником дочери, просто очень внимательно читал по губам все, о чем говорили ребята.

Эрику предложили поужинать и тот рассеянно согласился. Скромная еда оказалась приготовлена так умело, что Эрик совершенно искренне признался, что давно не ел ничего столь вкусного, теплого, душистого, истинно домашнего.

Лора не поднимала глаз. Лора говорила мало. Руки ее не дрожали, как руки оглобли Мэри, а рот не приоткрывался в желании, как ротик Рички, она не любовалась им, как мадам и не втягивала носом его запах, как вдова. Она любила его молча с того самого дня, как упала ему на руки на катке во время праздника середины зимы. Все, что ей досталось — пара улыбок, пустая болтовня и право расшить ему брюки. Именно брюки стали поводом сказать ему свое имя. А теперь он сидел перед ней на ее стуле в ее доме. Именно там, куда бы она меньше всего хотела его пригласить, и именно там, куда он попал не иначе, как по ведению госпожи судьбы.

Поэтому Лора не собиралась никак на него смотреть и дрожать голосом при нем она не собиралась. Гордость бедняков — особая. Она вызывает восхищение потому, что, в отличие от любой другой гордости, дается с трудом и требует жертвы. Если судьбе угодно привести к Лоре ее мечту, что ж, спасибо, но это вовсе не значит, что она станет терять достоинство.

Эрик ерзал на стуле, ему очень хотелось оказаться с Лорой наедине и расспросить ее об этом месте, о Судринке и притоне, хотелось взять ее за руку и подержать хотя бы недолго. Как он мог не разглядеть ее раньше? Вот уж действительно, странные с ним порой случаются глупости...

Он поспорил с собой недолго, а потом собрался с духом и попросил:

— Проводи меня до калитки, пожалуйста.

Лора посмотрела на отца, тот кивнул, и она исчезла в комнате, чтобы надеть кофту.

Улучив удобный момент, пан Шафран вложил Эрику в руку три четвертных и сказал, строго глядя из-под белесых мясистых бровей.

— Не вздумай играть с моей дочерью. У нас с этим строго.

И в мыслях не было, — намеренно четко шевеля губами, ответил Эрик, предусмотрительно не уточнив, чего именно не было в его мыслях. — Спасибо за ужин. Рыба в прихожей, там, у лавки.

Пан Шафран еще некоторое время смотрел Эрику в глаза, а потом кивнул в знак завершения разговора.

Лора провела Эрика через внутренний двор длинного дома. Она несла керосиновую лампу, а он шел за ней, полный мыслей.

— Значит, тут, на Судринке живут рабочие? — спрашивал он.

— А что тебя удивляет? Мастерам артелей и фабрик тоже надо где-то жить. Второй этаж сдается. А на первом живем мы. Мы с мамой шьем. Папа работает в лавке.

— И держит притон?

Они остановились возле его телеги и кадки с водой, в которой Эрик мыл рыбу. Ведро с рыбьими головами уже опустело.

— Я понимаю, - Лора гордо посмотрела снизу вверх на высокого однокурсника. - Тебе все это забава. Ты не из бедной семьи. И, наверное, никогда не сидел голодный. Но... мой отец из таких. Вернее его отец из таких. Из нищих, рано состарившихся от тяжелой работы бедолаг... Мой отец держит приют для тех, кто нуждается в крыше над головой и бесплатной тарелке похлебки хотя бы раз в день.

— Похлебки из тухлой рыбы? — уточнил Эрик.

— Не стоит шутить... — Лора смотрела на него осуждающе.

— Я не шучу. Я впечатлен, если честно. Твой отец просто молодец.

— Поэтому я ему помогаю.

— Да ты вообще всем помогаешь, — улыбнулся Эрик. — Вот, к примеру, штаны, — он выставил вперед ногу. — Думал, выбросить придется, а ты поколдовала, и сносу им нет. У тебя золотые руки.

— Это те же самые штаны? Ого! Не узнала.

— Выгорели за лето, потрепались немного. А так отличные. Спасибо тебе!

Эрик взял ее за руку. Рука ее, крепкая, теплая не дрогнула в его ладони.

Повисло молчание.

— Мне пора, — наконец произнесла Лора. — Папа не обрадуется, если я задержусь.

— Боится, что тебя обидят?

— Нет, — Лора вдруг улыбнулась. — Кто меня может обидеть? Я же Шафран.

— Ну да, королева Судринки.

— Не смейся... — Лора снова опустила глаза и высвободила свою ладонь из руки Эрика. — Все не так...

Эрик не стал ни о чем допытываться, выспрашивать и напирать. Просто сказал:

— Спасибо тебе за палец и за ужин. Классно было тебя тут встретить. Все эти приключения сегодняшние... такие... с душком... и тут бац, Лора. И сразу ясно, что все не зря. — Он бодро подхватил ручки телеги и весело добавил. — Да, кстати, завтра же закрытие карнавала. Я точно там буду. Может, увидимся?

— Посмотрим, — подумав секунду-другую, кивнула Лора Шафран. — Может быть.

Она исчезла в доме, а он пошел по Судринке, толкая перед собой пустую телегу. Беспричинная радость бытия снова взяла его за душу. Как утром, когда он вышел от вдовы. Но теперь радость была шире, помещалась в душу глубже, и имела легкую нотку грусти... Уходить от вдовы было не жаль, а от Лоры — жалко очень.

Банда Четверга спокойно поджидала его у костров. Местные беспризорники знали, что Эрик пройдет здесь. Другой дороги попросту не было.

— Ну, что, Пастушка, теперь ты богатенький? — весело ощерился черноглазый заводила. — Отыграться не желаешь?

— Не сегодня, детишки, — рассеянно улыбнулся оборванцам Эрик. — Сегодня всем пора баиньки. Вот! — Он подкинул в воздухе один четвертной, поймал между двух пальцев и метнул Четвергу, а потом так же легко расстался со второй монетой.

— Купите себе молока и рогаликов. А лучше — отдайте родителям!

Пацанята хищно осклабились на такое наивное заявление, но Эрик уже отправился дальше.

В голове крутилась новая мелодия, а стихи сами рвались вперед музыки, били в ритм стучащих по мостовой колес...

Ночь на Судринке была черна, вот глаз выколи — разницы не заметишь. Но увлеченный стихосложением Эрик шел себе и шел по дороге так уверенно, словно умел видеть в темноте.

***

Ричка проснулась посреди ночи от ощущения, что в комнате кто-то есть. Жуткое чувство присутствия чужого дыхания заставило ее сразу открыть глаза.

Он сидел на стуле, положив ногу на ногу, согнувшись над блокнотом и сопя от усердия.

— Ты как сюда... — гневно начала Ричка.

— Тсс, — взмахом карандаша он попросил ее подождать и застрочил снова.

— Как ты так можешь?! — Ричка села. — Я же заперла дверь! Знаешь, что это значит, Эрик Травинский? Это значит — все. Все. Вход заказан!

Ничего не отвечая и никак не реагируя, он продолжал писать. И только когда написал, и перечитал дважды, и что-то пометил, поправил, тогда закрыл блокнот, поднял голову и улыбнулся:

— Вскрыть твою дверь — минутное дело, малышка. Не хотел тебя будить. Ты так сладко спала.

— Значит вот так, да? Как ни в чем не бывало?! Где ты был почти неделю? Я тебя обыскалась! Волновалась! Ты знаешь, кем оказалась эта вдова? Она — та самая шлюха..

— Я был в Туоне. По делам, — перебил Эрик, точно не желая слушать гадости про вдову.

Он встал, убрал блокнот под ящик умывальника и принялся мыть руки.

— Не знала, что ты держишь там блокнот.

— А я разве не говорил? Ну, значит, забыл.

И он стал раздеваться. Снял грязный жилет, потом дорогую рубашку, потом драные ботинки и пыльные концертные брюки.

— Что ты делаешь? — начала Ричка и осеклась, потому что, раздевшись, он откинул одеяло в сторонку и стал рассматривать ее, вожделенно сглатывая и раздувая ноздри.

— Великолепная! — озвучил он свой вердикт, нахально взялся руками за ее лодыжки и так требовательно развел ее ноги, что желание мгновенно подожгло под Ричкой постель.

Больше Ричке ничего не хотелось говорить и ничего не хотелось спрашивать. От бегущего по спине внезапного жара ее тело само выгнулось навстречу любовнику. Тот подхватил девушку под спину, стащил вместе с матрацем на пол, лег рядом и набросился на нее с поцелуями, начав с самого нежного места и постепенно поднимаясь выше — к животу, груди, шее, губам...

Потом они спали в обнимку. Ричка держала его за руку, а он по-детски причмокивал губами во сне.

(Окончание главы про тухлую рыбу и квартал бедняков...)

Все, вроде свела. И отредачила...