А что вместо фэнтези?

В предыдущей записи я высказал личное мнение, что классическая фэнтези на материале, отличном от «англосаксонской» культурной среды, невозможна. Фэнтези — это очень локальное явление, примерно столь же локальное, как харакири, амок или медвежий праздник, например.

Означает ли это, что другие культуры лишены возможности создать свой эквивалент фэнтези, помочь читателю погрузиться в выдуманный мир, основанный на эпической и мифологической традиции, осознаваемой чувственно уроженцами этих культур? Конечно, нет. Просто с технической точки зрения это будет не классическая фэнтези, в том традиционном, обыденном понимании, который вкладывается в это слово.

Первыми опомнились испанцы, опомнились — и создали жанр «магического реализма», почти уникальное явление для мировой культуры. Магический реализм известен и в русской литературе (многие произведения Булгакова относятся к этому жанру, никакой мистики в них нет), и всё же именно с испанской культурой Нового Света магический реализм сейчас ассоциируется более всего. Законная популярность этого жанра поставила довольно высокую планку его авторам; если условную «Сагу о Мече и Драконе» или восьмитомную «Академию юных вампиров» (все совпадения случайны) может написать почти любой грамотный человек, то создать аналог «Ста лет одиночества» уже куда тяжелее.

Нечто подобное существует и у японцев, но в Японии традиция устного мифологического предания долгое время не прерывалась. Современные поколения японцев — первые поколения, выросшие в отрыве от своей истории; они дикими глазами глядят на европейцев, которые объясняют им правила чайных церемоний, почитания сэнсеев и составления икебан. Поэтому японская литература почти всегда включает в себя элемент мифологии. Ещё в большей степени это выражено в визуальной культуре, но это не «фэнтези» в строгом смысле слова.

Франция здесь, к сожалению, безнадёжно отстала. Глубоко антинаучные, выдуманные от начала до конца миры Жюля Верна читающая публика всего мира приняла в своё время за чистую монету и за акт рождения научной фантастики, а блудливо-костюмированные романы Дюма-отца — за историческую прозу. В итоге, подлинно научные фантасты, от Рони-старшего до Франсуа Борда (русским читателям последний более известен под псевдонимом «Франсис Карсак») посеяли свои семена на странную почву, где для того, чтобы конкурировать с антинаучными и полумагическими практиками прошлых поколений, приходилось в угоду увлекательности сюжета жертвовать правдоподобием и всё больше пользоваться штампами и клише популярной приключенческой литературы. Как следствие, многие из книг золотой плеяды французских научных фантастов легко могут попасть в формальные рамки «фэнтези» или примыкающей к этому жанру вплотную «космической оперы».

А что с Россией, с русской литературой в широком смысле слова? Да, в русскоязычном пространстве представлено огромное количество литературы с тегом «фэнтези», но что из этого является классической фэнтези, что — вторичной прозой, а что — попытками нащупать новое направление, основать, так сказать, своё королевство на новых землях? Третье направление представляется мне самым перспективным. В русской литературе, если отставить мистику, для этого есть огромный потенциал. Русского читателя мало интересует условное «once upon a time, in a land that was never, never exist…», идеальное королевство прошлого; для работы с идеальными королевствами в его распоряжении уже есть многочисленные «попаданцы». Между тем, сознание русскоязычного читателя (и, как следствие, автора) зачастую космично, оно легко способно охватить огромные масштабы времени, пространства, деяния. Это достаточно уникальное культурное свойство — ориентированность в любое направление времени, в любую часть пространства событий и действий. Я убеждён, что здесь открывается огромное поле для экспериментов, что специфический эквивалент «русского фэнтези» в итоге преодолеет внешнюю ограниченность жанровых условий и родится как новая литературная величина более самостоятельная и более важная, чем простое подражание англоязычным авторам.