90 лет со дня рождения Риммы Казаковой

Фото Леонида Лазарева

Римма Фёдоровна Казакова (27 января 1932 — 19 мая 2008) — поэтесса, переводчица, автор популярных песен.

Слово Мастеру

Для меня всё началось с дороги. Я — дочь военного. Родилась в Севастополе, росла в Белоруссии, потом мы жили в Ленинграде, во время войны эвакуировались в Удмуртию, в город Глазов, потом снова Ленинград, потом Дальний Восток, куда я уехала работать по окончании университета, потом Москва, в которой уже осталась навсегда. Но я говорила, что в Москве была только прописана, а искать меня нужно было далеко от неё.

Когда я была ещё юной, мама меня спросила: «Чего ты хочешь от жизни?» Я сказала: «Хочу сама себя кормить, много ездить и встречаться с интересными людьми». Все эти надежды сбылись… Всю жизнь и сама себя кормила, и много ездила, и много повидала. Первое, наверное, к сожалению…

Я объездила весь Советский Союз, весь мир, не была только в Австралии. Все деньги, которые зарабатывала, я тратила на путешествия. Но, вообще-то говоря, я всегда боялась, по выражению одного писателя, стать «чемоданом с наклейками». Я очень редко писала о тех местах, где бывала, только если уж сердце было задето. Моя самая любимая заграничная страна — Монголия. Даже монголы не понимали, за что я так люблю их страну. Я им объясняла: «Монголия — она такая изначальная». Там такая природа! И человек без всех этих небоскрёбов, без сложных экономических и прочих отношений чувствует и понимает себя гораздо больше. Там тихо и можно заглянуть в себя. Поэтому я полюбила эту страну, и мне там всё нравилось. Идёшь по бесконечной степи и видишь кузнечика таких размеров, что я спрашивала у монгольских друзей: «А он нас не съест?», а они отвечали: «Нет, это мы его едим».

О происхождении

Я пример того, что поэты рождаются в чертополохе. До того как стать военным, отец был рабочим порохового завода, мать — обмотчица электрических катушек. Какой поэзии могли они научить? Загадка для меня самой. Моя мама — еврейка, а отец — русский. Я — полукровка, чем и горжусь! Национальность для меня не имеет значения, в отличие от антисемитов, для которых кровь бывает разного цвета: голубая, зелёная или ядовито-жёлтая. Но ощущала я себя всегда русской.

Я думаю, и талант мой, если он есть, от смешения кровей.

Об имени

Моё имя приговорило меня к экстравагантности, а я этого терпеть не могу. Одноклассники ласково называли меня то Электрификуля, то Электрификция (Рэмо — это революция, электрификация, мировой октябрь). Я страдала, злилась.

Долго думала, что делать, пока подруга не посоветовала: «Давай выберем подходящее имя, и ты избавишься от Рэмо». Пошли в Летний сад (мы жили тогда в Ленинграде), я вскочила на скамейку, а подруга стала выкрикивать: «Мария!.. Нет, не подходит. Валентина!.. Не то. Римма!.. Вот это близко. И Римма Фёдоровна хорошо звучит». К слову, мама с детства звала меня Римусей. В общем, мне было уже 20 лет, я написала заявление в загс, а там говорят: «Да что вы, девушка, у вас хорошее идейное имя, носите его на здоровье!» Но в результате я добилась своего и даже отвыкла от прежнего Рэмо.

Потом я не раз подобным образом расправлялась с неудобными для себя вещами и никогда не подчинялась им.

О собственном голосе

Я считала себя провинциалкой. И мучительно думала, как бы сделать так, чтобы я была не хуже, чем они, и чтобы стихи у меня были не хуже, чем у них, и чтобы я и стихами своими, и внешностью своею, и манерами умела производить на людей такое же сильное впечатление, как они… И я по ходу училась у них всему, чему могла научиться…

Я была такая комсомолочка со значком. И казалась себе такой, чересчур простенькой. Не то что, например, Белла Ахмадулина.

Ахмадулина всегда была такая, в вуалетках, с мушкой на щеке, экстравагантная. На вечера она приезжала на автомобиле… Она тогда была женой Юрия Нагибина, и он возил её на своём автомобиле. На ней была куртка из телёнка, на ногах у неё были модные туфли на микропорке. В общем, она была красавица, богиня, ангел. Я очень любила её стихи. Признавала её превосходство надо мной и её первенство. И думала, что мне во всём до неё далеко.

Но потом, когда я стала чаще выступать и увидела, как хорошо люди принимают меня и мои стихи, я поняла, что мне совсем не надо быть такой, как Ахмадулина и как все остальные, а мне надо быть самой собой. Они — это они, а я — это я. У меня свой читатель, свои поклонники, у меня своя ниша в поэзии. Я говорю это не в укор своим друзьям, а к тому, что дорога в литературу и к сердцам людей у меня была не простая. И вообще она не простая.

***

Становлюсь я спокойной.
А это ли просто?

…Мне всегда не хватало
баскетбольного роста.

Не хватало косы.
Не хватало красы.
Не хватало
на кофточки и на часы.

Не хватало товарища,
чтоб провожал,
чтоб в подъезде
за варежку
подержал.

Долго замуж не брали —
не хватало загадочности.
Брать не брали,
а врали
о морали,
порядочности.

Мне о радости
радио
звонко болтало,
лопотало…
А мне всё равно
не хватало.

Не хватало мне марта,
потеплевшего тало,
доброты и доверия
мне не хватало.

Не хватало,
как влаги земле обожжённой,
не хватало мне
истины обнажённой.

О, бездарный разлад
между делом и словом!
Ты, разлад, как разврат:
с кем повёлся — тот сломан.
Рубишь грубо, под корень.
Сколько душ ты повыбил!

Становлюсь я спокойной —
я сделала выбор.
Стал рассветом рассвет,
а закат стал закатом…
Наши души ничто
не расщепит, как атом.

1962

Об откровенности

Я не боюсь быть открытой. Не боюсь бросить своё сердце. Топчите его, я подниму, вымою и вложу обратно.

Я пришла к выводу, что от меня не убудет. Для меня это неопасно.

***

Из первых книг, из первых книг,
которых позабыть не смею,
училась думать напрямик
и по-другому не сумею.

Из первых рук, из первых рук
я получила жизнь, как глобус,
где круг зачёркивает круг
и рядом с тишиною — пропасть.

Из первых губ, из первых губ
я поняла любви всесильность.
Был кто-то груб, а кто-то глуп,
но я — не с ними, с ней носилась!

Как скрытый смысл, как хитрый лаз.
как зверь, что взаперти томится,
во всём таится Первый Раз —
и в нас до времени таится.

Но хоть чуть-чуть очнётся вдруг,
живём — как истинно живые:
из первых книг, из первых рук,
из самых первых губ, впервые.

1972

Об отдыхе

Отдыхать не умею и вообще не знаю, что это такое. Если выпадает свободный вечер, иду слушать музыку. Реже хожу в театры. Некогда. Терпеть не могу ночные клубы, но, когда меня зовут туда мои поющие друзья-музыканты, приходится идти.

Для меня толчея — она и есть толчея. Лучше уж дома с кроссвордом, или газетой, или книжкой. Люблю пешие прогулки.

О любви

В моей жизни не было большой любви: чтобы не я любила, а чтобы меня. Были отдельные эпизоды, за которые я судьбе благодарна, но чтобы по-настоящему — не получилось. Но ведь не вешаться же из-за этого.

Про своё последнее увлечение я написала: «Моя последняя любовь, заплаканная, нервная, моя последняя любовь, ты — первая!..»

Но есть прелесть и в жизни, свободной от сумасшествия чувств, которые всегда были двигателем моих стихов. Помню, была влюблена в одного человека, звоню ему, спрашиваю: «Что делаешь?» А он говорит: «Читаю “Анну Каренину”». Я думаю, сволочь, я его люблю, а он «Анну Каренину» читает. А сейчас я уже могу читать «Анну Каренину», слушать хорошую музыку, я более свободна, чтобы воспринимать жизнь. И всё же, всё же…

Любовь — движитель всего. Из неё вырастают и цветы на подоконнике, и стихи, даже суп, который я варю, — от любви. Внучка спрашивает: «Как ты делаешь такой вкусный суп?» — «Потому что люблю тебя». И это действительно так.

Любовь не требует ответа,
Она — дарение.
Она душе, летящей в лето, —
Как оперение.

О моложавой внешности

Загадка для меня самой. Думаю, дело в охотничьем инстинкте. Я женщина не юная, но ещё надеюсь на любовь. На то, что кто-нибудь на меня посмотрит и поймёт, что всю жизнь ждал и искал. Это меня не только держит на плаву, но и ведёт.

…Пока дышу — дрожу, надеюсь.
Гляжу на кустик облетевший…
Жизнь — вся! — и никуда не денусь —
сюжет надежды.
Жить без надежды вряд ли выйдет.
Нас на плаву она и держит.
Не видим мы, а сердце видит
Сюжет надежды.

О поэзии

Сочинять стихи — не ловля мух.
Говорят, что это — не профессия.
Но для хобби слишком много мук…

Писать стихи — это дело жизни. Но сначала надо доказать обществу, что ты полезен для него. Путь этот труден. Поэтому им идут немногие. Я не очень-то верю в высшие силы, но иногда мне приходит в голову мысль, что у поэта есть особое предназначение и что эти силы помогают.

Не считала себя поэтом. По образованию я историк. Я работала много и в разных местах. В Доме офицеров, на киностудии, в газете…

Я никогда не зацикливалась на стихах — хорошо готовила, вязала, любила жизнь во всех её проявлениях. Но однажды поняла, что именно призвание вело меня по жизни… что это главное в жизни. Стихи — нечто почти биологического свойства. Что-то происходит, и хочется это запечатлеть в строчках.

***

Писатели,
спасатели, —
вот тем и хороши, —
сказители,
сказатели,
касатели души.
Как пламя согревальное
в яранге ледяной,
горит душа реальная
за каждою стеной.
Гриппозная,
нервозная,
стервозная,
а всё ж —
врачом через морозную
тайгу —
ты к ней идёшь.
Болит душа невидимо.
Попробуй, боль поправ,
поправить необидимо,
как правит костоправ.
Как трудно с ним, трагическим,
неловким, словно лом,
тончайшим, хирургическим,
капризным ремеслом.
Чертовская работочка:
тут вопли, там хула…
Но первый крик ребёночка —
святая похвала.
На то мы руки пачкаем,
скорбим при ночнике,
чтоб шевельнул он пальчиком
на розовой ноге.

Что такое стихи как жанр? Что это за странное ремесло? Не роман, не картина, не фильм. Не Шемякин, не Феллини…

В 1960-е годы поэты были очень востребованы, пользовались большим успехом — сейчас наша профессия не престижна, не денежна. Я постоянно где-то кому-то читаю свои стихи, хотя за это почти не платят. А деньги нужны, они делают человека свободным. Как говорил мой первый муж: «Если денег мало, надо не меньше тратить, а больше зарабатывать». Хорошие слова. Но я не хочу зарабатывать тем, что не умею или чего не хочу.

Помню, один издатель попросил написать роман, пообещав заплатить 3000 долларов. Я даже нашла сюжет, придумала, как буду его разворачивать… И поняла, что не смогу работать на потребу рынка — плохо или хорошо, у меня в любом случае получится всё всерьёз. А смогу ли роман — всерьёз? Словом, от той коммерческой затеи пришлось отказаться. Но я всё равно счастлива, потому что иду дорогой, предназначенной мне.

О песнях

Всё началось в 1969 году. Пахмутова прочитала стихотворение «Ненаглядный мой» в журнале «Юность», и появилась песня.

Потом я познакомилась с Сашей Серовым и с Игорем Крутым. А дальше с Аллегровой, Пугачевой, Лещенко, Киркоровым, Распутиной… Думаю, проще назвать тех, с кем я пока не успела поработать. Почти у каждой звезды хоть одна моя песня есть. Даже у «Стрелок», которые поют: «Я хорошая, а ты меня не любишь! Я люблю тебя, а ты такой плохой».

«Он пришёл, этот добрый день». Песня из фильма «31 июня» (Александр Зацепин — Леонид Дербенёв и Римма Казакова), поют Татьяна Анциферова и Яак Йоала

Об успехе и достоинстве

Не страдать долго — не возрастное качество. Оно было у меня всегда. Вот я — поэт, профессионал, прожила долгую жизнь в поэзии (первые мои стихи были опубликованы в 1955 году), у меня 20 книг, много переводов. И — ни одной престижной премии: ни Государственной, ни какой иной. Пару раз выдвигали — не дали. Я часа два попереживаю и успокаиваюсь.

Когда не дали в первый раз, подумала: «У меня хорошая квартира, а у того человека — плохая, ему деньги нужнее». Во второй раз придумала ещё что-то. А потом, ну кто мне сказал, что я лучше? Смирю гордыню — и иду поздравлять товарищей. И рада и счастлива за них. Мне вообще проще перенести неполучение какой-то награды. Когда дают, начинаю волноваться, мне это неприятно. Я человек неамбициозный.

У раннего Евтушенко есть стихи: «Неужто я не выйду, неужто я не получусь?..» Подобные вопросы терзают всех поэтов. Тщеславно полагать, что ты лучше, хотя каждый из нас стремится к этому. Но надо иметь достоинство, гордость и, соизмеряя свои силы с реальностью, понимать, что сбудется не всё. Я привыкла легко переживать успех и относиться к нему отстранённо. Иногда даже думаю: со мной ли это происходит?

Вот вы спрашивали: «Что для меня счастье?» Это первые мгновения после того, как что-то написал. Потом, возможно, ты будешь оценивать сделанное иначе…

Жарко

Когда я маленькой была,
Я помню, жарко было,
И, жизнерадостно гола,
Я в трусиках ходила.
А взрослых аж кидало в жар,
Их зной сжимал в объятьях.
И мне их было очень жаль
В их пиджаках и платьях.
Теперь, как правила велят,
Прилично я одета,
И косточки мои болят
От жарких вздохов лета.
Но лишь когда со мной любовь,
А не над умной книжкой,
Я становлюсь с восторгом вновь
Малышкой и голышкой.

О цели жизни

Когда-то я написала: «И мы дышим, поскольку нам дышится, и живём, потому что живём». Надо просто жить. Служить своему призванию. А слава, любовь… Они тебя найдут!.. Если ты этого стоишь.

В мире так много разбито, разрушено…
Вместе со всеми плетём жизни кружево
И открываем внезапно в себе:
В играх судьбы мы не станем игрушкою!
Вот наш исток: мы наследники Пушкина.
Скажем за это спасибо судьбе…

***

Загляните и к Илье Эренбургу (27 января 1891 — 31 августа 1967)

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***