Стрелок, докладывай!

Первые три дня пути Эмиль почти не спал. Не мог, не хотел, да и некогда было и негде. Вздремнул разок-другой, сидя за вожжами, только и всего.

Процессия двигалась медленно. Странная это была, дикая гомонящая процессия. Чучане шли по дороге пестрой, злой толпой. Все телеги, которые удалось поставить на ход - Эмиль насчитал семнадцать - везли раненых и детей. Изувеченные, умирающие лежали вповалку, изредка прося пить. Запасы воды пополняли во встречных хуторах. Неугомонный капитан обещал со своего ложа, что велит высечь глупых баб, если они протолкутся возле колодца дольше двадцати минут. Берег время.

Бабы и полуживые, но ходячие мужики с остервенелым упорством гнали домашнюю скотину и птицу, взятую из своих дворов и дворов погибших соседей, всю, какую есть, ничего не оставили ведьмам. Молодухи и девочки-подростки тащили в намотанных поперек туловищ платках орущих младенцев, своих и чужих, тех, чьи матери и отцы остались в Чучах непохороненными.  

По приказу капитана Эмиль посчитал весь "состав" и "резерв" по головам. Сто сорок восемь человек вместе с ранеными, из них - сорок семь лежачих и двадцать шесть детей, требующих пригляда. Двадцать две коровы и  двенадцать ослов - все навьюченные скарбом, еще пятнадцать коз, а также неизвестное количество свиней, гусей, уток, кур, кошек и собак.

Все это межвидовое движение ныло, ругалось, стонало, ревело, мычало, хрюкало, гоготало, крякало и кукарекало. Эмилю казалось - он попал в центр апокалипсиса. Того самого переселения, бессмысленного бегства от неизбежного зла... 

Слова капитана об эвакуации Озерья его не успокоили. Капитан уже многое говорил невпопад. 

Напротив, Эмиль словно бы видел в этой вымотанной, нервной толпе свою Итту, в его воображении она шла отдельно, гордо вскинув голову, волосы ее лежали по плечам, как восковые. Она была совершенно одна… и больше всего ему хотелось сейчас идти с ней рядом.

Падать духом и предаваться самобичеванию Эмилю было некогда. Он правил повозкой, на привалах помогал, чем мог раненым, перевязывал тех, кого требовалось, копал могилы умершим. Неглубокие, только присыпать. 

Из толковых чучан были три бабы, смыслящие в первой помощи, специализирующиеся, в основном, на коровах, и кузнец, учившийся некогда у коновала. У кузнеца были сильно располосованны когтями волколака руки и вырван глаз. Вернее, зверски выгрызен ядовитой дигирой, почитающей любые, будь то человеческие или лошадиные глаза за деликатес. Но кузнец был на ногах и понимал в медицине.

"Где все эти чертовы медики? - злобно думал Эмиль. -  Где?" Каждый год университет принимал по десять-пятнадцать человек на курс. А  еще городские училища. Где они? Куда вдруг все подевались? Он сглатывал желчь и перевязывал неумелыми руками промытые самогоном раны, те, что были полегче, те, которые можно было доверить молодому стрелку…

Капитана не трогали. С его стрелой ничего нельзя было поделать. Эмиль поил из своего меха, - удобный оказался мех,- этого бравого красавца, ставшего бледным, серым, пустым полотном, то сухими горячечными губами лопочущего всякие невнятные бредни, то приходившего в себя и вопрошающего совершенно трезво и осмысленно:

- Стрелок, докладывай!

И стрелок докладывал:

- Скоро развилка на Флевинд. Вас надо к Флевиндскому герцогу, у него, говорят, есть доктор.

- Как же..  держи карман… - капитан кряхтел и слегка приподнимал усатую губу для усмешки. - Этот пидор родной матери кости не подаст. Какой там доктор. Положат в холодную баню и придут поутру. Забудь, стрелок про Фле.. Флевинд. 

Странны были его речи.

Трое гвардейцев, еще державшиеся на ногах, следили за движением. Подгоняли, помогали, отгоняли лис и кречетов, - понимая, что скотина и птица ценны сами по себе, с них чучанам придется жить, покуда не отработают Флевиндскому герцогу свое присутствие. Простые труженики проснулись в них, покуда командир лежал в отключке. Скотина быстро построилась под их руководством и вела себя крайне разумно, утки и гуси послушно прятались на ночь под телеги, собаки держали стражу всю ночь, кошки шипели и ревели в ночи на мелкое грызущее зверье. Измученные люди укладывались на телеги и вокруг телег, сохраняя тепло и не выпуская топоров и кольев из уставших рук.

И все же толпа постепенно таяла. Кто останавливался у кума, кто у тестя, кто поворачивал к другим каким родственникам. Нечасто, но возникали при этих расставаниях споры о наследстве погибших. Каждый более-менее знал, сколько скотины и птицы у соседа, потому тема распределения имущества была неизбежна. Хотели привлечь к ее разрешению капитана, но тот был совсем плох, и его оставили в покое.

На четвертый день они все-таки добрались до Флевиндского лена. Там на развилке их встретил капитан Тор Кант с дюжиной патрульных гвардейцев. Чучан послали к замку со всем зверинцем под охраной семерых патрульных, а сам Кант и еще пятеро гвардейцев взялись сопровождать раненых.

Эмиль, который весь извелся от того, что едут они ужасно медленно, что никаких раненых так не спасти, немного приободрился. 

Капитана пробил жар, он обливался потом, ругался в бреду, негромко, но очень грязно. Канта он не узнал, только дылда-стрелок оставался в его угасающей памяти:

- Стрелок, докладывай.

Эмиль говорил, что докладывать нечего. Перед развилкой умерло еще трое. Осталось два дня, по его подсчетам утром на третий приедем во Фьюн-гавань. Там госпиталь.

- Тогда рассказывай, - не отставал разбитый лихорадкой капитан. - Интересное что-нибудь знаешь?

Интересного Эмиль знал немало. Всю дедушкину библиотеку и половину библиотеки Туона. И хотя у него самого от усталости и недосыпа едва ворочался язык, Эмиль все же рассказывал. Не зная, слышит его капитан или снова ушел в забытье. 

(черновик 28ой главы...)