"Охотник за головами: Алая ярость" (как-бы тизер №1)

..Утро, зябкое и серое, вошло в небольшую комнатку гостиницы вместе с криками молочника. Сиплый, сорванный голос залетел через плохо прикрытое с вечера окно в компании резкого морского ветра. Освальд сел, откинув съеденное временем шерстяное одеяло. И тут же пожалел об этом. Осень заявляла о себе все сильнее, заявляла сквозняком, ранними заморозками и тонкой коркой льда на лужах. И холодом здесь, внутри...

            Город, прячущийся за свинцовым переплетом окна, просыпался. Освальд натянул чулки с сапогами, набросил епанчу, решив выглянуть на улицу. Вряд ли получится увидеть новое, но это и не главное. Тем более, сейчас. Охотник посмотрел вслед бегущему куда-то мальчишке-разносчику, глотнул из толстостенной глиняной кружки выдохшегося пива. Холодное и горькое, но другого вкуса он и не ждал. 

            Узкая улочка, зажатая между высокими, в три, четыре этажа домами. Стрельчатые окна, прочные тяжелые двери, разбитая брусчатка и почти забитый сток канализации. Грязно-полосатая кошка спит на бочках внизу, стук возка зеленщика, спорящего о ценах с хозяином гостиницы, стоящим на крыльце. Город, цивилизованная жизнь, скованная холодными провалами каменных мешков. 

            Освальд покосился на взъерошенную серую ворону, занявшую выступ жестяного водостока. Та дернула настороженной черной бусиной глаза в сторону человека, переступила с лапы на лапу и хрипло каркнула.

            - Вот и мне тоже не совсем понятно, от кого ждать беды… - охотник положил на подоконник недоеденный кусок ветчины. – И стоит ли ее ждать? Да и вообще - чего ждать.

            Птица каркнула, и чуть подвинулась к еде. Мокрые перья топорщились, делали ее смешной и грустной одновременно. Серая городская ворона, самая обычная жадная и вечно голодная птаха.  Настоящий городской житель, пусть и немой.

            Освальд поморщился от резанувшего в распахнувшуюся епанчу ветра. Захлопнул окно, грохнув металлом переплета. Только-только подобравшаяся к еде ворона каркнула, выронила кусок и улетела. 

...Светловолосые, как прибой во фьордах родины. Рыжие, как пламя над горящими домами. Черные, как просмоленные борта «драконов». Бородатые и гладко выбритые, с длинными усами и выскобленными подбородками. С золотом насечек на дорогих клинках и с синевой простой стали. Его воины.

 Гуттрун, опустив забрало, гулко прогудел из-под стали, закрывающей лицо, раскидал слова над соленой водой и просмоленными кораблями:

            - Эй, парни, потрясем этих выродков, этот помет береговых свиней, по скудомию своему считающих себя достойными ходить по скатерти Великой матери?! Поджарим жирных купцов, не почитающих колыбель кораблей кровью и сладким живым мясом! Мы возьмем этот муравейник, попробуем их жен и дочерей, выпьем мед и пиво, выпотрошим кошели и набьем каждый из наших «драконов» золотом! Порадуем Одноглазого, что встретит каждого в начале огненной тропы!

            Рев, звон и треск взвились вверх. Гуттруну верили и верили в него. Все воины, ушедшие за ним на пока еще небывалую осаду города, ни разу не сдавшегося ни одному захватчику, радовались. Стучали топорами и мечами по щитам, били пятками копий в штурмовые настилы поверх палуб, ревели, глядя на выбивающиеся из-под шлема золотистые волосы. Гуттрун Злой довольно кивнул и махнул эрлу Гармфордреда, своему сводному брату Рекану, держащему в толстенных руках тяжелый литой рог. 

            Рог загрохотал, металл голоса вестника войны поднялся, закручиваясь в хобот смерча, отскочил от туго скрученного паруса и улетел к высоким стенам из черного камня. Стенам двух фортов, закрывающих вход к Стреендаму.

            И ему ответили. Ответили не со стен города или укреплений, нет. Тяжелый звук, идущий из двойной, блестящей спиралями буцины, пришел из-за них. Ударил гулко и сильно, прошелся эхом над волнами отражаясь от них, волнуя гладь серо-зеленой воды, с шумом ударившей о смоленые скулы «драконов». Скрепившие договор с Гуттруном, не обманули и пришли...

...Там же, где охотник за головами проводил времени куда больше, на разбитых временем и очередной войной старинных мощеных дорогах, торговых путях, проложенных тысячами колес и копыт, едва заметных тропах и тропинках, за невысокими частоколами глухих деревень, в полуразрушенных небогатых поместьях и городках, где пьяная драка становилась побоищем, думали иначе. И говорили тоже. 

Здесь хорошо знали цену ночной тишины, спокойствия и страха, продирающего до костей, лишь на землю спускается темнота. Тут не вспоминали о красоте статуй в Твинн-Эйле-Блоод, земле квельдов, пропавших в одну неделю. Нет-нет, жители лощины, освобожденной от вековых зарослей черных вязов, лежащей у подножья Синих гор, до сих передавали тихим шепотом другое.

            Про костры, поднимавшиеся огнями до середины деревьев, костры, наполняющие округу запахом паленой кожи и волос, сладковатым ароматом печеного человеческого мяса. Про сетку-покрывало, скрывающую, до поры до времени, темную бронзу фигуры Эйле, матери и супруги богов-близнецов. Покрывало менялось каждое солнцестояние, а надлежало его делать из волос девушек, чистых и нетронутых. Причем волосы должно было снимать вместе с кожей… и на живую. 

            Освальд приоткрыл ставень, потянул на себя. Ворона подпрыгнула, но улетать не стала. Покосилась на него бусиной глаза, каркнула, потешно растопырив хвост и крылья. На подоконник лег кусок вчерашней же кровяной колбасы. Отказываться от него серохвостая не стала. 

            Как никогда не отказывался от жертвы на полнолуние Йеннох’Кса-Кхор, полубог городка Бальген, что в Руре. Или не полубог, а полудемон, этого Освальд не знал. Он знал одно: у бога, пусть и небольшого, не должно быть клыков в палец длиной и ожерелья из черепов на мощной груди. И пусть чучело твари, уничтоженной братьями Ордена Петра-Меченосца стояло под козырьком у часовни очень давно, оно все равно впечатляло...

... - Здравствуй, шкипер. – Стук-стук-стук деревом по дереву, Роди, старый добрый Роди подошел из своей комнатки.

            - Здравствуй, боцман. – Хайнрих пожал шероховатую клешню без мизинца и безымянного. Хватка у друга все еще ого-го. – Хорошо спал, старый пес?

            - Суставы ныли, шкипер. – Роди хохотнул, - А так как от старушки Ми вышел в лучшие годы. 

            - Рановато прикладываешься. – Хайнрих вздохнул. Запах грога не скроешь. – А если попечители появятся?

            - Рановато им появляться, еще тепло и хватает дел за городом. – Роди с хрипом прочистил горло, харкнув куда-то в угол и тут же поймал пробегавшего воспитанника, отправив того за тряпкой. – Странные новости, шкипер, чтоб мне в море не выйти.

            - Ты был в порту? – Хорне стоило догадаться и самому. Говорится же, варишь грог – жди гостей на запах. С утра в школе ничем таким не пахло. Раз так, то где еще можно принять ядреного пойла, сроднившегося с моряцкими душами, как не в порту? 

            - На пристанях. Хотел, шкипер, прикупить свежих гребешков, сазанки, может даже и акулий плавник.

            - Роди, - Хорне стукнул тростью - так-так. – Я не сержусь на тебя, только не нализывайся как в последний раз, и не трави попусту. Рассказывай.

            - Лодки не вернулись с ночного лова. – Боцман хотел еще раз прочистить горло, наткнулся на тоскливые глаза воспитанника, ждущего рядом, и передумал. – Ни одна. Уходили далеко, вчера вернулся «Гульди», ребята видели морских маток. Так что, сам понимаешь, лодки ушли в Зеенсмарку.

            Хорне стукнул тростью, и еще раз. Так-так, глухо отозвались доски настила. Так-так, каждый раз, когда шкипер задумался. Так-так, этот звук Роди слышал перед тем, как в последний раз видел свою ногу. Каракатицу ему самому в зад, но боцман испугался...