90-ые, Наутилус и пепел на губах

Я хочу быть с тобой… я так хочу быть с тобой… я хочу быть с тобой…

            Хорошо помню, как начались девяностые. И вовсе не с «Лебединого озера» и спущенного красного флага. Хрена там.

            Они начались вместе с последними детскими еже-летними слезами. Летом, на месяц, прилетал с Вартовска или приезжал с Ташкента старший двоюродный брат, Сережка. Самый, мать его, родной человек на свете, бывший рядом один месяц в году. Надо мной по-доброму смеялись все, а я плакал, не желая его отпускать. В девяностом слезы текли последний раз.

            Радостных Фёллера, Маттеуса и Клинсманна, не говоря про плачущего Диего, смотрел в компании деда. Моего несгибаемого стального деда, через год слегшего с первым инсультом, упав прямо на своем огороде. Но танцующего у флажка Роже Милла мы смотрели с Сергеем и это было очень здорово. 

            В девяностом мы в последний раз два, три, да хоть четыре часа, вчетвером, взяв мяч, играли в минус пять на дворе детского сада номер пять, стоящего в перманентном ремонте. Глотали воду прямо из ржавой трубы, торчавшей из кирпичного бока его корпуса и просто гоняли, пинали и ловили мяч без остановки. 

            Сережку, с его сумкой, в аэропорт увез мой отец, как всегда получивший новый «икарус» на самые лучшие маршруты автотранспортного предприятия города, в Самару, Тольятти и аэропорт. Мы с мамой шли с автостанции и, да-да, я снова плакал. 

            Тридцатого августа девяностого, как сейчас перед глазами, мы с Женькой, умершим после второй Чечни из-за рассеянного склероза, полученного в зиндане бородатых суровых мужиков, смотрели в костер. И совершенно точно знал, что завтра будут астры от бабушки, примерка чертового пионерского галстука и синий костюм для первого сентября. И эти вот самые каникулы, почему-то, и этот хренов вечер с костром, будет всегда рядом и никогда не забуду и…

            Через год ко мне, одиннадцатилетнему, приехал совершенно другой старший тринадцатилетний брат. И единственное, понравившееся ему у меня, была черно-белая фотография с Брюсом Ли. Курил он уйдя подальше и крайне полюбил спортивные штаны.

            Через год бабушка едва успела вызвать скорую, а дед, никогда не сдававшийся, вдруг стал как-то ниже и часто отдыхал, когда снова начал делать все по дому.

            Через год отец, пересевший в «девятку», гонял на север за пушниной, вооружившись газовым, а по телику вдруг нашу меховую «Отраду» рекламировали Малинин, Смоктуновский и Зудина. А «икарусы» никто не ремонтировал, да и гоняли на них ни хрена не водители со всеми открытыми категориями и стажем лет в десять. 

            Через год, когда наша команда играла в баскет в Рязани, в магазинах было до хера огурцов в трехлитровых банках и жестянок салата из морской капусты. А сраная вафля «Куку-Руку» стоила как коробка нормальных конфет совсем недавно. 

            Через год у бабушки в огороде срезали две головки мака, сажаемого много лет подряд для добавки в тесто ее плюшек и еще каких-то вкусных штук. 

            Через год в нашем подъезде едкий запах ангидрита появился в первый раз, чтобы задержаться почти на десять лет, пока не сдохнут все, гонявшие по вене ханку-черняшку.

            Через год жутко поразил какой-то фильм про подростков, с сиськами, как водится, трепом о туши для глаз, что цыгане херачат из известки, и с игравшей весь фильм «Я хочу быть с тобой». 

            А еще через три, в первый раз выпив водки и получив жуткую изжогу, попробовал верное средство – пепел от сигарет. Курить начал все же позже, наплевав на остальных вокруг. Баскет спас от многого. 

            Только вот часть девяностых, тех, что ни хрена не добрые, так и остался в памяти простыми воспоминаниями:

            Костром девяностого и мыслями про букет астр.

            Голосом Бутусова, певшего реквием по нормальной доброй жизни.

            Пеплом полностью сгоревшего детского добра на губах.