Храм тела Марии

Она не брала со страждущих денег, иначе сгинула бы во тьме истории, как тысячи безвестных александрийских шлюх. Она не продавала тело, а служила ему: каждое соитие, каждая оргия – это телослужение, священнодействие ради нисхождения «благодати» – наслаждения, и последующего возвращения к его истоку, как волна, накатывающая, неизбежно пятится назад и утаскивает с собой. Ведь разве не писал Прокл, что всё, первично движущее само себя, способно возвращаться к самому себе? В такие мгновения Мария уже не присутствовала в тяжелодышащем сплетении нечистых тел, на осенённой животными соками земле, посреди убогости мира. Она уносилась далеко, и уже не была собой.

Мария не отказывала никому и никогда. Поэтому к ней шли самые отчаянные люди, которым уже некуда было идти, и не имеющие ничего, кроме тела – того последнего, что мы теряем в этой жизни и что так жаждем потерять в момент экстаза, словно репетируя смерть. Мария была щедра со всеми, и потому была вправе рассчитывать на ответные дары, ставшие для неё свидетельством разумности мира. 

И так она жила с двенадцати лет почти до тридцати, будто не замечая, что мир вокруг стал иным. На место позднеантичной разнузданности пришёл строгий нравственный закон, на место многоверия и неверия – вера. Закрыты философские школы, пришла в упадок Библиотека, растерзана Гипатия. Но Мария не обращает внимания на этих мрачных христиан, живя словно в ином измерении; а с другой стороны, разве не было у неё с ними общего? Христиане тоже не удовлетворены наличным состоянием тела, они тоже трудятся над схождением в него чего-то иного. Их благодать нетелесной природы, надмирного происхождения, и они тоже хотят подняться к истоку, разве только не теряя тела, а преображая его, ведь тело для них – основа и граница индивидуальности, без которой нельзя стать персоной, способной вступать в диалог с Богом.

А какого происхождения наслаждение, какой оно природы? Идёт ли оно изнутри, обманывая разум своей надмирностью, или оно есть эманация злого Бога гностиков, подкупающего человека ради преданной службы? Мария едва ли знала источник наслаждения, но готова была поклоняться ему, создавать собственную религию, строить из собственного тела храм, показав различие с христианами в содержании большее, чем в форме.

И так бы и катилось это колесо вплоть до полного телесного распада, но александрийская блудница совершает странный, почти роковой поступок: она садится на корабль с паломниками и отправляется в Святую землю. Что она искала на этом корабле и тем более в земле Израиля? Может, намеревалась своим оргиастическим прозелитизмом пошатнуть твердыню чужой веры или хотя бы твердыни чужих душ? Или, как пишет Димитрий Ростовский, «чтобы было больше с кем предаваться разврату»? Или в её душе шевельнулось чувство к мужчине, призвавшему не кидать камни в таких, как она? Или, может, просто скука, любопытство, неприкаянность, бегство от опасности? Как бы то ни было, дорога Марии не закончилась в каком-нибудь порту, что так часто становится пристанищем шлюх и до, и после неё. Нет, она отправилась прямиком к Храму Гроба Господня, понеся туда храм собственного тела.

Тщетно: двери открыты, а зайти нельзя, словно невидимая сила решила показать своё превосходство над телесной силой. Тут Мария увидела изображение другой Марии, купавшейся в непорочном свете, как александрийская гостья – в грязи. И после многих просьб и молитв Марии Египетской было позволено войти внутрь, и после этого внутрь самой Марии не входило больше ничего, кроме благодати. А небесная тёзка повелела идти за Иордан и поселиться в каменистой пустыне, чтобы обрести полное и окончательное освобождение от страстей.

И началась борьба. Первые семнадцать лет Марию терзали призраки прошлого. Она ела чёрствый хлеб и пила мутную речную воду, а тело подсовывало ароматы мяса и вина; она читала молитвы, а память меняла их слова на рифмы развратных песенок; одежда её медленно истлевала, а кожа трепетала, будто платье сорвано в порыве нетерпения. И, конечно, главная страсть, у которой много личин и имён, – она тоже была настойчивой и обещала рай. Быстрый, посюсторонний, такой знакомый и доступный… А через семнадцать лет плоть сдалась, и Мария вернула себе власть над телом. Предание не скупится на чудеса: мол, отшельница научилась обходиться совсем без еды, взлетала в воздух, ходила по воде, солнце и камни щадили обнажённую кожу, помыслы были исключительно чисты, а дикие звери возлегали рядом с ней, как с равной. И так следующие тридцать лет.

Один только человек видел её за всё это время – Авва Зосима. Однажды он встретил Марию в пустыне и отдал ей часть своих одежд, чтобы прикрыть ставшую безопасной наготу. Они молились, и Мария, став ближе к небу на локоть, произносила точные слова никогда не читанных ею книг. А потом попросила о новой встрече через год, но уже на другой стороне Иордана. Она пришла – конечно, по воде, – причастилась и пригласила Авву к себе ещё через год.

Старец исполнил просьбу, но на месте самой первой встречи увидел лишь труп, по которому было ясно – Мария умерла сразу после причащения и весь год лежала на песке. Но рядом с телом виднелась надпись – просьба о погребении. Вырыть могилу в каменистой пустыне оказалось непросто, но на помощь пришёл лев, который, вероятно, не раз возлегал рядом с Марией, укрощённый её кротостью. Так и погребли совместными усилиями покинутый храм тела, засыпали песком и завалили камнями.

Языческий храм тела Марии превратился в часовню её души. Античность снова побеждена Средневековьем. Невеста всех стала женою Одного.