Живые и мёртвые

Читая переводное, часто глаз спотыкается на вопросах экзистенциализма, проще говоря, «живое и мёртвое». Тупая калька с забугорного, когда речь идёт об умершем, «он мёртв». И если толмач переводит дословно «He is dead», литературному редактору неплохо бы на уровне дребезжащих фибров понять – о давно умерших у нас так не говорят. Конечно, есть несколько контекстных ситуаций, когда на русском языке можно сказать «он мёртв»  - вот герой сидит у тела раненого, держит руку на пульсе и вдруг понимает: всё, пульса нет, ушёл в лучший мир. И говорит боевым друзьям, поднимая голову: «Он мёртв». Но если проходит день, два, неделя, месяц, год, мы говорим: «Он умер» с вариациями (дал дуба, сыграл в ящик, отбросил коньки, склеил ласты). Никаких «он мёртв». Помните Шурочку из «Служебного романа»? Как она сообщила новость про Бубликова? Контекст помните? Не кто он/что он/какой он – мёртв, а что сделал – умер. Теперь представьте себе всю эту нелепицу от Калугиной: «Как мёртв? Почему мёртв? Я не давала такого распоряжения». Тонкую метафизическую механику чувствуете? Распоряжение на действие умри/не умри, и соответственно действие - умер/не умер. На подсознательном уровне у нас в культуре зашито, смерть – это уход/исход, последнее из активных действий. «Он скончался», «он ушёл от нас» и ни разу не прикладная характеристика бытия «небо синее», вода мокрая», «он мертв» (какой он, что он). И даже прижизненное у англичан «What are you» - кем ты работаешь/кто ты по жизни, в дословном переводе – что ты такое есть/какой ты, в то время как мы спрашиваем: «Кем ты работаешь?» Причём при посредственной редактуре переводняка всегда можно предположить, как было в оригинале «he is dead» или «he died».