90-ые, Пётр Первый и орки

Как-то Женя Межин написал о своем взгляде на фентези. Взгляд оказался пронзительным и ностальгирующим по тому времени, когда можно увидеть чудо. Самое клевое в небольшой статье это посыл. Сам того не хотя, неожиданно вернулся назад, больше чем на двадцать лет, в средней поры осень, фентези и ту молодость, когда в чудо хочется верить.

Мы только-только пошли в одиннадцатый класс. На дворе стояла прозрачно-пронзительная осень девяносто шестого, мир пах листвой, созревшими и сладкими, как поздние яблоки, одноклассницами, надеждами на будущее и, немножко, сигаретами «Пётр Первый». На нас находило и за неделю до того, совершенно неожиданно, впятером, отправились на городское кладбище. То, что старое. Три девчонки и мы с Димкой. Зачем? Сложно сказать, просто взяли и отправились туда. Нам с Димкой было привычно, последние полтора года каждый бывал там регулярно, навещая отца. 

Старое кладбище и есть старое, заросшее деревьями и неожиданно возникающей травой, полное каких-то странных закутков, где на тебя, вдруг и страшновато, глянет фотография многолетней давности. Вороны и вороны тут тоже присутствовали. Одного, густо черного и каркающего, запомнил на всю жизнь, бывает же такое. 

Мама купила с рук, для меня, довольно смешную куртку, сразу на глаз определив нужный размер. Натуральная замша и вязаные, в клетку, рукава. Она мне не нравилась, но деваться было некуда. Денег в конце девяностых у нас не водилось, мама преподавала, росла сестренка, а я был дурак дураком. В куртке был главный плюс – в ней не было холодно, когда застегивался и не жарило, если нараспашку. Когда мы с Диманом поперлись на осеннюю речку, это оказалось весьма кстати.

«Хоббита» прочитал еще в восемьдесят девятом, с теми самыми иллюстрациями Беломлинского. «Хранители» попали в руки в девяносто первом, в издании Пермского издательства, с простенькой зелено-картонной обложкой и каким-то невозможно чумовым переводом. Меня пробрало до того состояния, когда стало ясно – эта книга живая. И очень осенняя.

Никогда и нигде больше такого чувства ощущения осени не было. В девяносто шестом, уйдя побродить по берегу нашего Кинеля, вдруг вспомнил Бильбо, гномов, Одинокую гору и остальное. Повернул голову, рассматривая уже совсем яркую алую рябину и зацепился взглядом за две вещи: паутинку, несомую ветром и какой-то огрызок сломавшегося карагача. И все.

Настоящая золотая осень вроде как в Канаде, в ее кленовых лесах, тянущихся на мили. Или в Карпатах, распускающихся всеми оттенками желтого и красного, золотого и рубинового, охры и сурика. На край, в Жигулях, у Каменной Чаши или Царева Кургана, да-да. С чего бы золотой осени случится вдоль берега небольшой речушки, бегущей из степи к Волге? А вот так…

Темнеющий пень, торчащий огрызками, стал орком. Паутина, замерев на мгновение, превратилась в хищные нити Зачарованного леса. Тропинка, убегающая вперед и прячущаяся под листьями, оказалась протоптанной не рыбаками, еще ходящими на рыбалку, а всей компанией, идущей на Смога. Ветер что-то там шептал, шуршал осенним золотом крон и подталкивал в спину, говоря – расскажи. 

Но пока так и не рассказал. 

Но хочется. 

А «Петр Первый» тогда был вкусным и пах не черт-те чем, а табаком, взрослостью и будущим. И бросать курить совершенно не хотелось. Да и сейчас не особо хочется. Но надо.