Флешмоб «Десятая глава»
Автор: RhiSh
Отличная идея, замеченная мною ночью и сразу оценённая. Тем более, как я обнаружил, десятая глава первого тома «Звёздного Тигра» – это нечто, особенно нравящееся мне самому... как говорится, не стыдно людям показать)
«Маленькие окна в чужие миры» (с)
Капелька пояснений. «Вэй» – не обозначает магов (которых тут нет), не склоняется. «Чар» – не склоняется, не производная от слова «чары» (волшебства тут нет), имеет женский род: «сила Чар». «Сумрак» – материальный мир, который большинство из нас считает единственной реальностью; к лукьяненковскому Сумраку отношения не имеет (и был придуман раньше)))
Скользить в Кружевах... Волны мелодий качают в сплетениях Кружев, в тенях отражений. Звуки многокрасочны, узоры поют и благоухают, и я слышу, сливаясь, так много, так неистово... и так волнующе. Так соблазнительно.
И дальше, дальше, в глубину. От первого слоя, наполненного обрывками разговоров, нежностью, гневом и смехом; от сотен смазанных лиц, и каждое я успеваю видеть отчётливо, как в явном, осязаемом Сумраке. Люди кричат, люди зовут, люди жаждут, ликуют, страдают. Жизнь сумрачных образов, чувств и желаний...
И я не там. Не один из них, не часть их целого; мой путь – иная цельность. Грусть... ощущает тот я, что парит на крыльях огня, серебра, урагана. О, какой безграничный восторг... охватывает того меня, что выше, что глубже, за пределами Кружев – в океане их песен, их невесомой и непреодолимой красоты. Иные крылья, мой мглисто-серый веер, сотканный дождями и сном, сумеречной порой на грани явного и всего, что грезится нам... и грёзы эти неоспоримо реальны, как мой веер-крыло, как волны мелодий, как реален я сам – человек, вэй-лорд, Луч Звезды; как реальна моя сумрачная плоть, лежащая там, вдали, в комнате, на рукотворном подобии меха тигров из дешских лесов.
«Ченселин».
Я ощущаю триединое движение. Серый веер закрывается столь медленно, что я чувствую каждую ноту и изгиб кружевных витков, ветер разбился на тончайшие лепестки, и я могу сосчитать их, осыпающие меня, и их миллионы. Серебряно-алый веер грозы схлопывается со свистом меча в атаке, и я вижу – осязаю – холод и смертельно опасный восторг освобождённой стали. И человек, что лежит на меховом покрывале, приподнимается, садится, встаёт. Всё одновременно.
Тот слой Поля, что соединяет наши образы и речи, преобразовался в подобие окна, более чем реального и зримого в Сумраке. Я опустился на колено, склоняя голову в жесте почтения – перед одним из двоих, за которыми я признавал право видеть меня коленопреклонённым и покорным.
По крайней мере – напоказ.
— Ваш свет озаряет мою душу, вэй’Брэйвин.
— И твой, ми тайфин. Оставь формальности. Ты нужен мне, и это срочно.
Я встал и выжидал, глядя его изображению в лицо. Насколько я мог судить, он видел меня неотчётливо: его глаза слегка прищуривались, всматриваясь в меня, а в едва заметном изгибе бровей я замечал – или так мне казалось – тень раздражения. Впрочем, казаться-то мне не могло, но вот причину я мог угадать неправильно. Да и правда, что столь необычного в нечёткой передаче облика, чтобы он открыто дал понять степень своего недовольства.
Отчаяние.
Непрерывно, фоном; иногда совсем незаметно; иногда – проблеском зимнего редкого солнца из туч вырываясь наружу. Я настолько привык, что почти о нём не думал. Едва ощущал. Примерно так же я привык к постоянной боли от вливания Чар в Поле для починки рвущихся нитей, пропуская вначале своё кружево сквозь Камень. Всё-таки Ступени полезная вещь. Что ни день пригодится.
Отчаяние.
С момента, когда во время затянувшегося учебного боя я не сдержался и в ответ на почти фатальный выпад – с маху ударил сам. Всего миг потери контроля – и мой ученик, спокойный, с торжествующим блеском в глазах и лёгкой улыбкой, уже не улыбался, и не стоял, и не дышал вообще-то. Мой удар угодил ему прямо в грудь, разрезая плоть, как мечом... хотя рана от меча не была бы ему опасна. Но вихрь моей Чар – о да. Чистая сила, взрывающая всё изнутри: кожу, мясо, кости... и всасывающая его защиту, как водоворот. У него шансов не было.
И у меня тоже. Я стоял на коленях возле его тела, бестолково тормошил, вливал в него всю Чар, до которой мог дотянуться. Но он не мог взять – он был уже слишком мёртвым. Кажется, я звал его, кажется, плакал. Ненавидел себя и свой дар, не поддающийся даже спустя столько лет контролю разума. Впрочем, какой тут разум – упрекать стоило не дар, а себя, давшего волю задетой гордости, страху поражения, ярости. Разумом здесь и не пахло.
Отчаяние тогда было для меня чувством новым, я к нему готов не был. Я держал на руках разодранное почти надвое тело мальчика, который ещё миг назад был моим лучшим учеником, и не мог сделать ничего.
А потом его раны словно укрылись красноватой дымкой: кровь втягивалась назад, собираясь с травы, листьев, моей одежды, лица и рук. И сердце в развороченной грудной клетке редко забилось. Я вообще ничего не понимал, только молча, бездумно, по-детски звал добрых богов, потому что иных средств уже не осталось. Но впрочем, нет... было ещё одно. И я знал его название. И когда алая дымка рассеялась, оставив тело целым, а спустя пару часов глаза Чена раскрылись, я уже понял, что произошло. А судя по тёмной, холодной нездешности его взгляда – до сих пор происходит.
Он не сказал ни слова упрёка – хотя какой ученик посмел бы упрекать своего магистра. Наоборот, извинился. Возможно, даже искренне. Он не казался напуганным, что ничего не значило: таким он не казался почти никогда. Но я откровенно выдохнул с облегчением... пока он не сказал, что был в Глубине – и там кто-то спросил его имя.
Во дворец Королевского Обета, в народе именуемый попросту Вершинкой, Чен пришёл открыто, не делая попыток скрыть свою вэйскую суть и не мешая многочисленным обитателям дворца, от сановников до слуг, шептаться за его спиной о том, каким ветром занесло Луча в жилище юных принцесс и принцев – не-вэй, а потому вроде бы ему вовсе не интересных. Он знал, что шептаться будут. И вспоминать давнюю историю с наследником, Ордином, который как раз Даром обладал, да только в вэйском учении ему было отказано. Но раз по Вершинке слоняется Луч, да ещё тот самый, с причудливыми фантазиями о том, кого, как и зачем следует посвящать в тайны Чар... может, Ордин-то не единственный? А вэй’Ченселина, поди, сам Верховный поддержит, что тот ни учинит. Сейчас поглядит на детишек да и станет из всех подряд вейлинов воспитывать, а что, с него станется, уж коли даже конченых дрёмников и бродяг он предлагал самолично готовить в вейлины!
Внутренне Чен смеялся, ловя любопытные взгляды и обрывки догадок и сплетен. Но смех не отличался весельем: история принца всегда казалась ему грустной и несправедливой, тем более, что узнал он её от Каэрина, сам будучи почти ребёнком – и наверное, именно тогда впервые подумал о себе как учителе... о том, кто мог бы воплощать мечту тех, от кого прочие отвернулись. Принимать отверженных... Открытых. Менестрелей.
Но молчаливому печальному юноше он помочь не смог – да и не пытался. Кто бы ему позволил? А что помощь нужна Илэн, он даже и не догадывался... хотя внимание на неё обращал – как наверняка каждый мужчина, кто видел её хоть однажды. Она ярко искрилась, излучая отвагу и тепло; необычное для леди сочетание – а ведь она была ещё и красива. Конечно, он смотрел на неё, улыбался ей и не раз думал, что раз сьерина одинока, то возможно, он мог бы – они вдвоём... но история Каэрина о романе с не-вэй останавливала его. Да и потом, что он предложил бы высокой леди, привыкшей к блеску столицы, кроме приятных ночей несколько раз в году, когда дела приводили его в Аэтис? И хотя он подозревал, что такое предложение охотно приняли бы многие юные сьерины, с Вершины и нет, а стремительность его визитов расценили бы как приятное добавление к любовным играм – что хорошего в любовнике-вэй, если он возле тебя всегда, читая мысли и оттенки настроения? — но ему казалось, Илэн не приняла бы этого, и даже была бы задета попыткой вовлечь её в игру такого рода. Её искристый свет скрывал серьёзность и глубину, там пряталась тайна... И теперь он точно знал – какая именно.
Поздно. Слишком поздно.