О посмертном признании

Иногда бывает так, что творческий человек, которого при жизни не замечали, оплевывали и даже гнали, после смерти обретает заслуженную славу. За примерами далеко не надо ходить: Винсента ван Гога в родной Голландии критиковали не только за сами полотна, но даже за манеру их создавать (он не работал с гипсами, а рисовал исключительно с живых людей). В итоге художник сбежал во Францию, к брату Тео и импрессионистам, где и умер. Ныне стоимость картин ван Гога, в том числе среди голландских коллекционеров, зашкаливает все мыслимые пределы, а самое богатое собрание его работ находится в Амстердаме, в специальном музее, для которого было выстроено особое большое здание. Этот музей является едва ли не самой посещаемой достопримечательностью столицы Нидерландов, уступая разве что приснопамятному кварталу красных фонарей, но, увы, против основного инстинкта даже ван Гог бессилен.

С одной стороны, безусловно, хорошо, если человеку воздают должное, хотя бы и тогда, когда он давно уже покрыт мхом. С другой - в этом настойчивом каждении, в навязчивой тяге откреститься от прошлого и позиционировать себя как людей, разбирающихся в искусстве, проглядывает и что-то низменное. Невольно вспоминается, как у бывшего школьного изгоя, выбившегося в большие люди, просят автографы именно те, которые издевались над ним, назойливо зовут его его на встречи выпускников (и закономерно бывают посланы на тот орган, которым были зачаты).

Впрочем, такое было еще две тысячи лет назад:

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников, 

и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков;

таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков;

дополняйте же меру отцов ваших.

Иисус Христос не был поэтом, ибо среди евреев стихотворство почетом не пользовалось, потому говорил прозой. Если же кто предпочитает, чтобы та же мысль была высказана в рифму, тот может обратиться к Лермонтову, к его стихотворению "Последнее новоселье". Поводом вынудившим Михаила Юрьевича взяться за перо весною 1841 года, незадолго до смерти, послужило возвращение праха Наполеона с острова Святой Елены во Францию; помпезность, с которой всё осуществлялось, даже многих французов заставила вспомнить римские триумфы.

Меж тем как Франция, среди рукоплесканий

И кликов радостных, встречает хладный прах

Погибшего давно среди немых страданий

В изгнаньи мрачном и цепях;

Меж тем как мир услужливой хвалою

Венчает позднего раскаянья порыв

И вздорная толпа, довольная собою,

Гордится, прошлое забыв, -

Негодованию и чувству дав свободу,

Поняв тщеславие сих праздничных забот,

Мне хочется сказать великому народу:

Ты жалкий и пустой народ!

Ты жалок потому, что Вера, Слава, Гений,

Всё, всё великое, священное земли,

С насмешкой глупою ребяческих сомнений

Тобой растоптано в пыли.

Из Славы сделал ты игрушку лицемерья,

Из вольности - орудье палача,

И все заветные, отцовские поверья

Ты им рубил, рубил с плеча;

Ты погибал! - и Он явился, с строгим взором,

Отмеченный божественным перстом,

И признан за вождя всеобщим приговором,

И ваша жизнь слилася в Нём;

И вы окрепли вновь в тени его державы,

И мир трепещущий в безмолвии взирал

На ризу чудную могущества и славы.

Которой вас Он одевал.

Один - Он был везде, холодный, неизменный,

Отец седых дружин, любимый сын молвы,

В степях Египетских, у стен покорной Вены,

В снегах пылающей Москвы!

А вы, что делали, скажите, в это время?

Когда в полях чужих Он гордо погибал,

Вы потрясали власть избранную как бремя?

Точили в темноте кинжал?

Среди последних битв, отчаянных усилий,

В испуге не поняв позора своего,

Как женщина Ему вы изменили

И как рабы вы предали Его.

Лишенный прав и места гражданина,

Разбитый свой венец Он снял и бросил сам,

И вам оставил Он в залог родного сына -

Вы сына выдали врагам!

Тогда, отяготив позорными цепями,

Героя увезли от плачущих дружин,

И на чужой Скале, за синими морями,

Забытый, Он угас один -

Один, - замучен мщением бесплодным,

Безмолвною и гордою тоской -

И как простой солдат в плаще своем походном

Зарыт наемною рукой.

***

Но годы протекли, и ветреное племя

Кричит: "Подайте нам священный этот прах!

"Он наш! Его теперь, великой жатвы семя,

"Зароем мы в спасенных Им стенах!"

- И возвратился Он на родину; - безумно,

Как прежде, вкруг Него теснятся и бегут,

И в пышный гроб, среди Столицы шумной,

Остатки тленные кладут.

Желанье позднее увенчано успехом!

И краткий свой восторг сменив уже другим,

Гуляя топчет их с самодовольным смехом

Толпа, дрожавшая пред Ним.

***

И грустно мне, когда подумаю, что ныне

Нарушена святая тишина

Вокруг Того, Кто ждал в своей пустыне

Так жадно, столько лет спокойствия и сна!

И если Дух Вождя примчится на свиданье

С гробницей новою, где прах Его лежит,

Какое в Нём негодованье

При этом виде закипит!

 Как будет Он жалеть, печалию томимый,

О знойном острове, под небом дальних стран,

Где сторожил Его, как Он непобедимый,

Как Он великий, Океан!

Не исключено, что ван Гог, доведись ему вдруг воскреснуть, испытал бы точно такие же чувства.