Между пейзажами без драк и эротики
Автор: А. МурашкинВ поддержку флешмоба, стартовавшего с лёгкого пера Вадима Калашова тут.
Действительно, чем заполнить пространство между корявым описанием однообразных, а то и многократно повторяющихся с периодичностью чуть больше минуты пейзажей, если герои в книге ни с кем не дерутся и даже не занимаются с... действиями откровенно эротического содержания? Но при этом в одном из опусов аж миллион с лишним знаков. Правильно - изнасилованием читательского мозга под видом философии. При этом устами не самого положительного персонажа, чтобы никто, чего доброго, не заподозрил автора, будто тот разделяет им же изложенные воззрения.
Кусок одного из диалогов между Фридрихом - учителем (внимание!) в средневековой школе для детей крепостных, открытой по прихоти наследницы покойного рыцаря, и пилигримом - он же доверенный Святейшества, наблюдатель от Святого Престола и просто странник.
– Попробуйте представить, какие слова найдут далёкие потомки, описывая нынешнее, лет, скажем, через триста-пятьсот?
– Жестокое время, проведённое в напрасных трудах и бессмысленных войнах, полное невежества и мракобесия.
– А если по-другому? Благословенный век трудолюбивых землепашцев, благородных рыцарей, горделивых замков и процветающих городов, осенённый защитой Господа, не в последнюю очередь благодаря его ставленникам на земле.
– Не подозревал, что вы романтик, – сухо заметил учитель.
– Напротив, это про вас. Я же догадываюсь, куда всё катится.
– А я склонен думать: в один прекрасный день замки и дворцы откроются для всех. Скажем, приютят детей, осиротевших в развязанных их хозяевами войнах.
– Мечтайте! Если такое когда-нибудь и случится, то, уверяю, продлится недолго. Во все века роскошь – удел избранных. Иначе зачем она, если не порождает завистников, побуждая тех всячески пакостить.
– И в чём смысл?
– Правда ваша, чаще всего – никакого, – согласился пилигрим. – Как и в прочих сторонах бытия. Но отсутствие смысла не исключает правил. И это одно из основополагающих…
– Любопытно! Где они сформулированы?.. Кем?..
– Никто особо не утруждался. Мудрецам и философам интересней всех запутать, чем облечь в чёткие формы очевидные законы сущего.
– О! Сами постигли? И сколько их? Каковы остальные?
– Пожалуйста! – проигнорировал учительскую иронию Посланник. – Мир держится на трёх «добродетелях» – Алчность, Зависть и Страх. Их равновесие залог существования. Но если одна ослабнет, или, наоборот, возобладает над остальными – он зашатается, как колченогий табурет, и в конце концов опрокинется. Желаете, чтоб на каждой остановился подробнее? Извольте. Алчность – стяжание себе всевозможных благ: богатства, удовольствий, славы, впечатлений, вдохновения, переживаний… Приходит с первым вдохом, заставляет утолять жажду, принимать пищу, удовлетворять любопытство, похоть и так далее… Зависть – назовём так, хотя и это слово не совсем точно отражает суть. Но ничего более подходящего не идёт на ум. Желание, чтобы было не только, и не столько хорошо, а лучше чем другим. Или им – хуже, чем тебе. Что в общем-то – одно и то же. Основа конкуренции, вечной борьбы, стремления к иерархии и занять в ней местечко повыше, венцом чего являются бунты и войны, из которых складывается история. Страх – пожалуй, самое благое из троицы. Велит повиноваться и служить не только собственным капризам. Уберегает как от губительного бездействия, так и от излишней суеты. Наименее вреден для окружающих и мира. Спрашивайте, если, по-вашему, упустил что-то, чем необходимо дополнить перечень.
– Тяга к познанию?
– Вы невнимательно слушали. Алчность! Разумеется, не без зависти к её объекту.
– Жалость?
– Станете жалеть того, кому лучше вас? То-то!
– Месть? – входил в азарт Фридрих.
– Один заставил другого страдать, сам при этом не понеся убытка, либо наслаждаясь. Что первый к нему испытывает?
– Жажда справедливости?
– Та же зависть, просто вывернутая наизнанку. И то не всегда. Чужие незаслуженные пряники её поборниками воспринимаются болезненней кнута. Для себя же те видят справедливым мир – в котором живёшь лучше всех, и при этом не беспокоят ни страх, ни совесть, если кто-то чувствует разницу.
– Кстати, что скажете о ней? – подхватил учитель. – Одному из чувствующих.
– Её себе придумали, отчего-то стыдясь называть настоящим именем. Очень смело! Но дела не меняет. Обличья пытаются изобразить разными, но суть одна.
На память пришла фраза Йозефа насчёт оборотня, являвшегося Тому. Получилось, они с пилигримом сходятся? А сам?
– Природа стыда и вовсе не нуждается в объяснениях, – добавил собеседник. Фридрих не стал ему возражать, перейдя к следующему:
– Царица пороков – лень?
– Проистекает из смеси страха и жадности. Боязнь потратить больше, чем обретёшь, в большинстве случаев обоснованная.
– Вера?..
– О! Тут налицо все три составляющие: и жажда награды в виде посмертного пребывания в раю, и страх в наказание туда не попасть…
– Третью забыли – зависть.
– Куда ж без неё! Хотя бы к иноверцам. Любая религия отказывает им в том, что обещает собственным приверженцам. Не из опасения ль – а вдруг это они избрали путь, угодный Всевышнему, обставив конкурентов?
– Рассуждаете о таких вещах, как о какой-то сделке мошенников.
– А разве сами иначе видите?
– Любовь? – решил учитель от греха подальше оставить скользкую тему.
– О! – восторженно прищёлкнул языком Наблюдатель, будто ему поднесли лакомое угощенье. – Это одна из самых изысканных отрав, какие можно приготовить из трёх компонентов. Сочетание их в различных пропорциях позволяет добиться великого многообразия, знаете, чего. Сперва опьянение, затем невыносимые муки. Успешные да амбициозные, как правило, и в ней неуёмны, и зачастую – весьма непостоянные любовники и неверные супруги. Иных же удел, сами понимаете – бояться. Про ревность, надеюсь, объяснять не надо.
– А если рассматривать в более широком смысле?
– Не понял… Ах, вот вы о чём? Про то, как человеколюбцы мечтают преобразить мир, чтобы все без ограничений удовлетворяли Алчность, не испытывая ни Зависти, ни тем более Страха. И отказываются понять, что это приведёт его к неминуемой гибели.
– Каким образом?
– Представьте стаю ненасытной саранчи на тучном поле? Она бесконечно размножится, а ему рано или поздно настанет предел. Итог – пустыня и поголовная смерть недавно счастливых пожирателей. Ибо невозможно обуздать, поумерить желания, ежели про Страх забыли! Ослеплённые вашим хвалёным просвещением перестали его замечать! Вы погубите Землю, рано или поздно. И сгинете вместе с ней. Но пока её и некоторых можно спасти.
– Какой ценой?
– Ну конечно, лучше спустить всё и даром! Когда выход прост – всего лишь восстановить равновесие.
– Как-то не очень вписывается в вашу теорию забота и ответственность за других, – задумался учитель. – Проще говоря, утверждаете: все стремятся сделать себе хорошо; чтобы было лучше, чем остальным, или им хуже; и боятся, как бы самим не стало плохо. Так? Не слишком плоско и однобоко?
– Гениально! Ваша формулировка короче и точнее. Сказывается навык внедрения наук в не самые натренированные умы. Что же касается упрёка в однобокости – представьте кристалл, искусно отшлифованный ювелиром. Он многогранен, но разве грани не плоские и не схожи между собой? То же самое в жизни… Вот такая картина мира, – пилигрим поднялся, будто неожиданно вспомнил про неотложное дело. – Дарю! Можете поставить под ней свою подпись.
– Ну уж нет! – отверг Фридрих его щедрость. – Она заслуживает упоминания истинного автора!
– Валяйте, – бросил философ. – Мне без разницы.
Кусок диалога между отставным гонщиком Формулы 1, которому на закате карьеры выпала "удача" заменить травмированного лидера параллельного чемпионата, и его старинным другом репортёром Куртом Вангером, получившим прозвище "Портретист Смерти" после того, как тот запечатлел крупным планом мёртвого Тома Прайса, мчащего в неуправляемом Шэдоу по старт-финишной прямой в Кьялами (такая фотография действительно существует, хотя автор у неё, естественно, другой).
Курт подозвал официанта, вместе со счётом попросив им же прорекламированный эспрессо с неизменным виски.
– Один мой приятель, играя в рулетку, делал ставки на номера погибших гонщиков, – опять, подобно крупье, сменил он тему, – и неплохо приподнялся. Особенно ему везло на тех, чьи обладатели разбились совсем недавно или находились при смерти.
– К чему ты это вспомнил? – по моей спине побежал холодок, как будто ветер незаметно поменял направление на противоположное.
– Смерть – неотъемлемая часть спектакля, – вконец распалил алкоголь красноречие моего друга. – Она незримо притаилась у края сцены, терпеливо, порой годами, ожидая своего выхода. Другие актёры её не любят, и зрителям она, надеюсь, всё-таки не всем по нраву. Но без неё гонки превратились бы в такую же раздутую пустышку, как футбол или олимпийские игры. Вы гоняетесь, не чтобы потешить между войнами самолюбие правителей и охолоса. А противостоите силе более древней, чем само человечество – Року! И, используя новейшие достижения науки и техники, совершенствуя правила, всё равно то и дело ему проигрываете. А кто в азартных играх в выигрыше всегда? Верно – казино! И чем больше теряют игроки – тем больше ему плывёт прибыль. Вот для чего, поведай мне, именно здесь соорудили эту чёртову трассу и никак не угомонятся с идеей проведения на ней Гран При, перекупая друг у друга, вбухивая деньги в модернизацию?!. Иногда мне кажется, Штайнвальд – что-то вроде воронки, притягивающей беды. И почему она забирает лучших?
– Откуда мне знать?!. – бросил я раздражённо.
– Смотрел фильм?.. Запамятовал, как называется… Ещё в дохристианскую эру дикими племенами устраивались состязания юношей в силе, быстроте и ловкости. И победителя приносили в жертву богам.
– Хочешь сказать, – фыркнул я, – здесь, внутри Штайнвальд-Ринга, имелся языческий жертвенник? Возможно, прямо под нами, и теперь повар на нём разделывает мясо? А трасса сама выбирает агнцев в человечьем облике и совершает ритуал? Тебе б с твоей фантазией не статьи на последних полосах, а сценарии для Голливуда писать!