Коц, брык и в дамках

По субботам в селе Богатое обычно была ярмарка и веселье. По первому пункту всё, как водится, шло по порядку: продавали, покупали, меняли, договаривались, били по рукам, женились и, вообще, наслаждались наступившими спокойными деньками на всю катушку.

А вот веселились скромно, в основном вешая, калеча и порой милосердно попарывая жульё, ворьё и прочее отребье при всем честном народе.

Как, например, сегодняшним утром на площади собрались посмотреть на жутко матюгающегося нахала-краснобая с наполовину обожженным лицом, кладущего с прибором на виселицу и скалящего зубы перед мило краснеющими вдовушками в первых рядах. За что, собственно, приговорили сердешного к конопляной тётушке? Так за конокрадство, дебош и, как шептались в толпе, в особенности за битую к лоскуты рожу помощника старосты. А ту, так уж вышло, пришлось балаболу-затейнику бить за-ради отхендоженной в омшанике сестрицы того самого помощника, хотя, как опять же шептались, та была совсем даже не против, а орала да охала ровно кошка в марте.

- Как звать то тебя, красавец? - хихикнула разбитная Нинка.

- Ох, милая... - протянул обожженный, даже не смотря на намыливаемую петлю. - Для тебя могу быть кем угодно, хоть Елпидорфом Каллистратычем, хоть Гиви Большой Ху.., ну, ты поняла, да? А так - зови Костылем.

- Да как же тебя звать, если ты щас помрешь?

- А ты уверена? - Краснобай вдруг стал серьезным, а в его глазах лихая Нинка прочитала что-то страшное, пахнувшее селом в бликах пожарищ, свистом и гиканьем, бешеным стуком копыт, подсыхающей кровью, пороховой гарью и блеском клинков...

- Уверена, что непременно гикнусь, а?