Финики из Ирана

 Поэты сейчас не опасные, они как финики, лежат себе в расписной коробочке, и хай себе лежат. Пропадут - выкинем. И на писателей по большому счету класть мелким горошком, мнение клоунов мало кого интересует. Пусть пишут, прочтем, если будет охота. Какое-то значение все еще есть у секса, но явно не сильно большое, извращений вокруг полно, мы имеем - нас имеют, все хорошо, мы же не прачки - чужое белье стирать. Семья сейчас тоже не совсем та, она как столовый нож, режет плохо, зато свое и не волнует есть или не есть, на каждый день лучше всего подходит нержавейка и суп с травушкой-муравушкой, а не серебро или золото. Есть на золоте это как пользоваться золотым унитазом, понты...

Хорошо, что мы своих не бросаем, а только перегруппировываемся, но плохо, что нет конкретной росписи по своим и не всегда понятно, кто и насколько свой. И хорошо, что у нас не гражданская война, и хорошо, что не отечественная, а только борьба с бандитизмом и местным национализмом. Плохо, что пока чужие ж*пы трещат, мы можем пользовать свои социально близкие контакты и слегка сочувствовать тем, кто попал под каток. (коток - слово матерное, его использовать нельзя, договорились?).

Итак, ничего нас волновать не должно, кроме работы и бабок на скамейке. Если есть работа, то есть и салам, и если есть бабки, то салам есть и бабкам, и деткам, и возвышенным чувствам. 

Купил я мяса и сделал плов из моркови, лука и убитых коров. Получилось неплохо, рис правильный, в плов не любой идет, более того, в разные вид плова идет разный рис. Но это - все-таки больше изыски, сарацинскую кашу можно сварить и без мяса, на одной перловке.

На духовном подъеме, радуясь, что все получилось как обычно, а не как всегда, вот вам стишочки из пакетика.

Разбухло брюхо облаков,

Свисает до земли,

там тихо плещется вода,

качается внутри.

Не в рифму выцвел весь закат

Вишневой строчкой в лоб,

И осень вышла за края

Из строя облаков.

Пустынен город, думать - лень,

пока цветы цветут,

И ходит по дворам олень

И серый каракурт.

***

Летали головы бедовых одуванов, 

Предпенсионных,  с белой головой, 

Пылало поле, сок стекал из мака, 

Сгорая лепестками над землёй. 

И солнце медленно карабкалось на горку, 

И ветер дул, весенний и цветной, 

И запах плыл, знакомый и неловкий, 

Жужжа в цветке рассерженной пчелой.

Пространства было много, много было

Внутри пространства неба синевы, 

И голова кружилась и парила 

Над головою бабочка судьбы, 

Как василек с безумными глазами...

***

Флажками машет вызревшее лето,

ломает грудь и голову дождю,

из тонкого плетенного браслета,

из каменного неба к ноябрю.

На карамели синяя бумажка,

на карусельке старенький олень,

а в воздухе - растерянном и влажном:

расстрелянный и странный белый день.

Горят огнем рябиновые кисти,

Калина - красная, и побурел закат.

В сырое небо и в сырые листья,

последние мгновения летят.