За триста лет до «Большой Фармы»: снадобья без молитвы — деньги на ветер*

*ВНИМАНИЕ! СПОЙЛЕР В ТЕКСТЕ! Данный рассказ представляет собой фрагмент из романа «Сабуро́. Самурай без меча», адаптированный для конкурса «Рыцари в белых доспехах» https://author.today/post/315224 , поэтому частично описывает дальнейшее развитие событий первой книги.

Время и место действия:

Весна 1705 года, Япония, гора Ко́я, обитель при храме Окунои́н.

Действующие лица:

Такэу́ти Сабуро́ — отрок 12 лет

Ко́нэн — монашек-травник, почти ровесник Сабуро

Ватана́бэ Годзаэмо́н — самурай, бывший учитель

Я́куси — Будда-Целитель (присутствует незримо)

Человек в постели мало напоминал того Годзаэмона, с которым мы расстались третьего дня на обочине лесной дороги. Оказавшись в этой комнате, я поначалу растерялся при виде что-то бормотавшего в бреду, мокрого от пота незнакомого мужчины. Ввалившиеся щёки, под глазами чернота… Лишь бережно сложенная у изголовья одежда свидетельствовала, что передо мной сэнсэй: бросалась в глаза грубая заплатка с еле заметными разводами вокруг да знак дома Янагисава на рукаве…

— Пулю извлекли сразу, неглубоко сидела, — объяснил Конэн, вытирая полотенцем лоб раненого. — А вот с колечками врачеватель долго возился…

— С какими ещё колечками? — не понял я.

— Так от железной рубахи, что на господине Ватанабэ была. Пуля об неё расплющилась, вбок ушла и кусок рубахи вырвала. Отсюда и колечки — вся рана была ими забита!

По словам маленького травника выходило, что жизнь сэнсэю спасла кольчуга — кабы не она, пуля попала бы точно в сердце…

— А ты сам чего здесь делаешь? — спросил я. — И где взрослые?

— Другими делами заняты. А меня приставили к раненому: ему снадобья нужно по часам принимать...

Сзади раздался громкий стук, столь резкий и неожиданный, что я вздрогнул и обернулся. По блюду с высокими краями, стоявшему на столике в углу, противно дребезжа, катался железный шарик. Посередине горела большая свеча, сверху донизу утыканная медными чешуйками — они шли через равные промежутки, немного выступая наружу, и на кончике каждой покоился маленький шарик. Несколько таких уже лежали на блюде вперемешку с чешуйками. Зачем утром в светлой комнате зажжённая свеча? Я вопросительно посмотрел на Конэна.

— Не пугайся, это всего лишь часы! — поспешил успокоить монашек. — Упавший шарик напоминает, что пора пить лекарство.

Хитро́ придумано! Это кто же сумел так точно всё рассчитать?[1] Спросить, однако, не вышло: Конэн уже сосредоточенно размешивал в плошке с водой какой-то порошок, а когда закончил, склонился над постелью:

— Господин Ватанабэ, посмотрите на меня!

Годзаэмон не отвечал. Он по-прежнему лежал с закрытыми глазами, пальцы судорожно теребили край одеяла. Бессвязное бормотание то сменялось скрежетом зубов, то переходило в тяжкий, на пределе сил, стон. Эти звуки пугали даже больше, чем вид раненого.

— Потерпите немного, сейчас станет легче! — с этими словами маленький травник ловко разжал Годзаэмону зубы палочкой, которой только что размешивал порошок, и быстро влил в рот снадобье.

Сэнсэй закашлялся, но проглотил всё без остатка. По телу раненого пробежала лёгкая судорога, и уже через несколько мгновений он расслабился и затих. Конэн поставил опустевшую плошку на столик и посмотрел на меня:

— Сейчас господин Ватанабэ придёт в себя, и до следующего шарика вы сможете поговорить — это четверть часа. Постарайся чем-нибудь его порадовать и запомни: в таком состоянии раненому нельзя волноваться. А я пока ненадолго отлучусь…

Травник не обманул: едва за ним закрылась дверь, слабая рука попыталась ухватить меня за подол.

— Сабуро… жив… — слова давались Годзаэмону с трудом. Всматриваясь в меня горячечным взором, он попытался приподняться на локте, но тут же обессиленно откинулся назад на постель. — Меч… Цел?

Я приподнял повыше короб, стоявший на полу, чтобы раненый смог его увидеть. — Вот, смотрите…

— Хорошо… Дальше сам… Успеешь… — голос слабел с каждым мгновением. — Обещай…

Это было всё, что он смог произнести. Я молчал, не зная, что сказать, а сэнсэй, так и не дождавшись ответа, снова впал в забытьё…

К тому, что Годзаэмон настолько плох, я был попросту не готов. Нужно было срочно решать, что делать...

...Погрузившись в тягостные раздумья, я и не заметил, как пролетело отпущенное нам время. Уже знакомое дребезжание шарика, покатившегося по блюду, вернуло меня к действительности. Тут же отворилась дверь, и в комнату вошёл Конэн с большим кувшином в руках — неужто подслушивал?

— Прости, Сабуро, но теперь ты сможешь поговорить с господином Ватанабэ только после обеда, — по-взрослому строго начал Конэн. — Сейчас ему нужно дать снотворное. Можешь мне помочь, если хочешь.

В кувшине оказался разбавленный водой уксус. По словам травника, раненого следовало несколько раз в день обтирать этим раствором: так легче переносится жар. 

Закончив, монашек смочил остатками свежее полотенце, положил его на лоб Годзаэмону и принялся размешивать в плошке очередной порошок. Затем мы переодели сэнсэя в сухое, он принял снотворное и вскоре заснул. Однако это было ещё не всё.

Конэн достал из лаковой шкатулки, стоявшей на столике рядом со свечой, несколько листов исписанной бумаги, обернул ими руки и ноги спящего, а один прицепил прямо к перевязке на груди. На вопрос, скоро ли Годзаэмон встанет на ноги, монашек уклончиво ответил, что всё зависит от того, когда там — при этом он указал пальцем в потолок — прислушаются к молитвам. Заметив удивление на моём лице, пояснил:

— Якуси[2]. На его помощь уповаем: без этого даже лучшие лекарства не помогут.

— А кто это, Якуси? Божество?

— Видать, не хворал ты ещё, Сабуро, раз это имя тебе ни о чём не говорит! Слушай…

Насчёт хворей Конэн был не совсем прав, однако рассказывал он с таким воодушевлением, что я поневоле заслушался. Этот Якуси при жизни был лекарем где-то в Индии. Знал много, лечил честно, а бедняков — так ещё и бесплатно. Потратил на это не одну жизнь — Конэн так и сказал — и в последний раз возродился уже будучи человеком просветлённым. А после того, как Якуси побеседовал с будущим Буддой, тогда ещё просто принцем, открылся ему Истинный Путь. Поклялся лекарь, что и в посмертии не перестанет помогать людям, да не один обет дал, а целых двенадцать: по одному на все мыслимые и немыслимые случаи! Ту жизнь прожил достойно, ничем себя не запятнав и рассудка своего не омрачив. Когда же вознёсся, ни много ни мало, а ещё одним буддой стал, хоть и пониже чином. Отныне знали его как Будду-Целителя!

— Подобно Амиде, он собственную Чистую Землю основал, только на Востоке, тем самым уравновесив мироздание.[3] Всякого страждущего там привечает, если тот истинно верует! — торжественно закончил Конэн. — У нас тут все Якуси почитают. Есть мнение, что он где-то неподалёку обосновался: Япония ведь на самом дальнем востоке и расположена…

— То есть вы ещё и этому Якуси молитесь? — уточнил я. — В смысле, за здоровье больных?

— Ну да! Думаешь, что это за бумаги, которыми я господину Ватанабэ руки-ноги с грудью прикрыл?

— Я думал, примочки какие…

— Скажешь тоже, «примочки»! Молитвы на них, к Якуси обращённые. Господин настоятель лично перед отъездом начертали и велели раз в день на раненого накладывать. Таких листков в шкатулке на три недели припасено!

Вот это шаманство так шаманство! Как домой вернусь, непременно бабушке расскажу — и как она сама до такого не додумалась? Снадобья ведь много кто принимает — за всеми уследить никаких богов не хватит — а тут, получается, им чёткий знак дан, на кого в первую очередь внимание обратить! Бумаги с молитвами — всё равно что зарубки на деревьях: Якуси их видит и сразу понимает, кому его помощь требуется. Умно́, ничего не скажешь!

Вслух я, конечно, ничего не сказал. Покивал головой, соглашаясь, и как бы между прочим спросил Конэна, нельзя ли попросить уважаемого Якуси моей ноге помочь. Понятно, что не след по таким мелочам самого Будду-Целителя беспокоить, но всё же…

Маленький травник к просьбе отнёсся вдумчиво. Осмотрев припухшую ступню, задумался. Затем куда-то сбегал и вернулся с маленькой склянкой. Внутри под плотной крышкой обнаружилась приятно пахнущая мазь. Конэн тут же натёр ею больную ногу, туго перевязал всё чистой тряпицей из своих запасов и протянул склянку мне:

— Втирай хорошенько раз в день перед сном. Много не трать: по полпальца достаточно, тогда на неделю хватит. И вот ещё что…

Тщательно вымыв в лохани руки, травник снова открыл шкатулку, долго перебирал листочки с письменами, пока не выбрал нужный. Приложил его к повязке на моей ноге и обмотал сверху ещё одной тряпицей.

— Будешь делать так же всякий раз, как мазь вотрёшь. И не вздумай выбрасывать! — строго сказал Конэн. — Сила молитвы, конечно, постепенно слабеет, но совсем не исчезает. До тех пор, пока бумага в труху не рассыплется!

— Благодарствую! А чего ты тогда сэнсэю каждый день новые листочки прикладываешь?

— Ну, тебе ведь не из ружья ногу прострелили? Простое растяжение, оно и само по себе за полмесяца пройдёт, а с мазью и молитвой — через неделю. К тому же всё это время ходить сможешь. Почти без боли...

***

От автора: вплоть до XVIII века японцев врачевали по старинке — точно так же, как за сотни лет до этого. В основе лежали древние буддистские методики, и даже сам облик врача не менялся на протяжении веков. Образ бритоголового лекаря, часто слепого (лечебный массаж, иглоукалывание и прижигание повсеместно были профессиями слепцов), типичен для японской литературы. Медицина начинает приобретать светский характер благодаря учёным, таким, как Гото Кондзан, один из персонажей романа «Сабуро» (см. также рассказ «Щедрый врач и скупой пациент), посвятившим жизнь переосмыслению китайских медицинских трактатов и их адаптации к японским реалиям. Гото Кондзан, кстати, был первым врачом, кто отказался от традиции обривать голову: он ввёл практику ношения медиками широких повязок, целиком покрывающих волосы на голове. Впрочем, массовой светская профессия доктора станет несколько позднее, когда в 1730-х годах японцы впервые заинтересуются европейской медициной и начнут делать сложные хирургические операции. Вплоть до этого времени хирургия в Японии будет оставаться на самом примитивном уровне, а лечить народ будут в основном монахи. Лекарствами, приготовленными по китайскому образцу, прижиганием, иглоукалыванием, массажем. И, разумеется, молитвой. Примерно так, как описано в этом рассказе. 

Примечания:

[1] Перед нашим героем одна из разновидностей свечных часов. Изобретённые в древнем Китае, они получили распространение и в сопредельных странах. Существовали также свечи, через определённые промежутки времени менявшие цвет пламени или источавшие различные ароматы, каждый из которых соответствовал определённому часу (в медицинском варианте — лекарству).

[2] Я́куси или Я́куси-Нёра́и (яп.) — Будда Медицины (Будда Исцеляющий). Почитается в буддизме Махаяны. В Японии культ Якуси зародился в VII веке. В старейших буддийских школах, в частности, Синго́н и Тэнда́й, образ Якуси является одним из главных объектов поклонения.

[3] Будда А́мида, владыка обетованной «Чистой Земли», куда попадают праведники. Согласно буддийскому учению, эта земля расположена на Западе.

Деревянная статуя Будды Я́куси. Храм Хориндзи, Япония, VII век.