Моё трусливое прозрение

В университетские времена я была порядочным поросёнком.  Пользуясь дружеским отношением к себя нашего отличника Алёшки Ваганова,  я заставляла его писать для себя конспекты по  истмату и диамату - под копирку, сама же предпочитала тратить время более продуктивно - на редкие книги. Но однажды Лёша, готовясь к зачёту по латинскому спецкурсу, робко попросил меня законспектировать для него  «Материализм и эмпириокритицизм» – сам он не успевал. Мне стало стыдно, вот ведь... словно он обязан... Я с готовностью согласилась и направилась в библиотеку. Заняв привычное место у окна, раскрыла нужный том, углубилась в чтение. Но, как оказалось, думала совсем о другом. В голове мелькали фразы из недавно прочтённого Артюра Рэмбо, и они отвлекли от книги. Я снова углубилась в страницу, и вдруг поймала себя на странном, незнакомом ранее ощущении: меня,  всегда погружавшуюся в любой текст, как свинец на морское дно, эти строки выбрасывали, словно толща воды – бутылочную пробку. Что за чёрт? 

Я впервые читала Ленина, до того как-то не приходилось, тут вчиталась в третий раз и неожиданно для самой себя безапелляционно оценила прочитанное. «Да это же галиматья!» Я сказала это вслух, и слова эти не были демаршем. Просто вырвались. Несколько студентов в зале обернулись на меня.  Я вздрогнула. «Идиотка»  - столь же категорично определила я себя. Прикрыла книгу руками: могли узнать переплёт. Несколько минут сидела молча, опустив голову. Потом, чуть успокоившись, задумалась. Человек, написавший текст «Материализма и эмпириокритицизма», мог быть кем угодно – расчётливым хладнокровным мерзавцем, политическим честолюбцем, или просто не шибко умненьким дурачком, одержимым сверхидеей, но... разве это может быть? 

 Обозначить вслух, что основатель твоего государства городит галиматью - было чревато опасностью с треском вылететь из университета. Я же университет любила  и вылетать из него не хотела. Но не ошиблась ли я? Заглянула в тест снова. Нет. Это была галиматья, никаких сомнений. За эти годы мы с Лёшкей  прочли тонны философских трудов, и мне было с чем сравнить тезисы и аргументацию. Я осторожно поднялась, аккуратно поставила первоисточник на место и, взяв с полки том БСЭ, методично законспектировала в тетрадь Лёши нужную статью энциклопедии, где упомянутая выше галиматья была не просто мудро растолкована, но и обогащена смыслом, как поняла я теперь, ей вовсе несвойственным.

Я  отдала Лёше конспект, но побоялась заговорить с ним об этом. Не потому, что считала его сексотом, вовсе нет,  просто подумала, что я всё-таки ошиблась. Чего-то недопоняла. Ленин же - гений,  и я, наверняка, чего-то просто не понимаю. Эту трусость  своего мышления я потом часто вспоминала и  долго презирала себя за неё. Извинить меня могло только то, что я накрепко запомнила этот жизненный опыт и в будущем таких ошибок не повторяла."Я понимаю Достоевского, Ницше, Шестова, Бердяева и Булгакова, и если я не понимаю это, значит, это именно галиматья, а не гениальность", - говорила я себе с тех пор. Это спасло меня от многих заблуждений. 

 Вообще надо сказать, что на курсе у нас  тогда бытовала какая-то странная девственность политического мышления, точнее сказать – стыдливое целомудрие, проявляющееся в крайней табуированности темы строительства коммунизма, – при полном отсутствии интереса к ней. Спросить сокурсника: «Ты веришь в коммунизм?» было столь же немыслимо, как поделиться с деканом подробностями вчерашней попойки. Это целомудрие было свойственно и мне, никогда не задумывавшейся о вопросах идеологии страны, в которой жила. Я превращалась в диссиденствующего неврастеника, только когда сталкивалась с фактом невозможности получить желаемую книгу. Тут уж я ни в чём себе не отказывала, высказываясь порой многоэтажно, ибо только глупцы полагают, что просвещение облагораживает душу. Чем лучше образование, тем утончённее хамство да богаче словарный запас, только и всего. «Почему я должна читать Бердяева в самиздате, чёрт возьми!?» – шипела я в таких случаях, как растревоженная гадюка. «Почему последнее издание Ницше датируется пятнадцатым годом? Выродки! Где достать Гюисманса? Почему не публикуют д’Аннунцио?  Почему нигде не найти Шестова? Тоже мне – идеологи! Дай волю этим дебилам – они и Достоевского цензурировать будут!» 

   Но всё остальное? Я даже не знала, чем отличается партком от крайисполкома, как, впрочем, и многие  мои ровесники.