Навылет

Пройдёшь свой старый двор насквозь, навылет,

в нём никого, по счастью, не узнав.

В колясках мелкий люд слюну пузырит.

До хрипоты о том, кто больше прав:

тот, кто по праву, или — кто по силе,

"пикейные жилеты" дребезжат.

Лет тридцать пять назад они басили...

А мы таскали уличных котят

домой и всякий раз с надеждой ждали,

но приговор был краток и суров.

Эх, вспомнить бы, какие мнились дали,

когда за три квартала убегали

от наших продуваемых дворов!

Но помнится: февраль, мороз, сугробы,

сопенье в шарф, вспотевшая спина

и старший брат, тянувший санки, чтобы

из морока детсадовского сна

перевезти меня в покой домашний,

где нет молочных пенок, нянек, зла...

Просила леденцов сквозь приступ кашля —

актрисой драматической была,

но мой талант, к печали, не ценили,

поэтому не в диво был отказ.

Бесился ветер, колкой снежной пылью

сёк по лицу. На кончик языка

садились перелётные снежинки,

и было, в общем, весело, но вот

из тёмной бездны варежкиной дырки

явил брат палец: "Веришь в волшебство?

Лизни, — сказал, — железку: будет вкусно,

конфеток наготовил дед Мороз".

Родная кровь! — доверилась искусу.

Итог известен. Соль горючих слёз

не растопила прочного сцепленья —

прохожие спасали. Брат бледнел,

губа кровила.

Всякий опыт ценен,

особенно преподанный извне.

Да, было больно, но — куда обидней,

что обманул, подставил, не сберёг.

Мир скалился злокозненной ехидной,

не радовал брусковый сахарок,

а брат шептал: "Малая, ну прости мне..."

и гладил по зарёванной щеке:

отчаянно ревнующий, противный,

любимый мой десятилетний шкет.

С тех пор прошло немало колоколен.

Февраль снежок скуднеющий вихрит.

Пройди свой двор и выдохни "не больно"

и слёзы перезревшие утри,

уже давно ничейная "малая".

Волшебная, жестокая, смешная:

всё это жизнь, а в ней любовь такая —

солёная и горькая внутри.