Мороз красный сон

Мысли по прочтении поэмы Некрасова "Мороз красный нос"

При переводе Библии отрицательные нематериальные силы нашлись в славянском фольклоре (бесы, духи, у Иезекиля упоминаются даже лешие), а вот ангелы остались ангелами, ни берегини, ни рожаницы на роль Божьих вестников не годились. Думаю, специфика в том, что черти и мавки стали сугубо негативными персоналиями лишь во времена монохромного христианства, когда как в язычестве кикиморы и стрыги были более многогранными личностями, с собственным выбором, с которыми можно было договориться, поспорить и тому подобное. Как с богами в античности. Некрасов, будучи редактором, хорошо знаком был с мифологией, поскольку писатели века классицизма черпали в греко-римской метафоричности вдохновение. Знал он и про палиндромность гоголевского понятия "нос - сон", так что Мороз в его поэме может быть как пурпурной частью лица, так и "красивым сном". Но вообще Морозко в данном случае типичный персонаж-трикстер, то есть бог-шалун, этакий парнёк, подбрасывающий Дарье косы. Аналоги Морозки - Карачун и Крампус, которым до сих пор любят наряжаться наши ближайшие западные соседи (смотрите сериал "Перевал"). Таким образом ближайшая параллель с Морозко в самой поэме - это ряженый шут, парень в женской одежде, чиркающий по снегу колом. Он настолько контекстуально важен, что даже назван по имени - Пахом. Это не какой-то безвестный парнёк, резвящийся на сенокосе. Это важный элемент обрисовывающейся картины. В которой Морозко сравнивается с двуполым персонажем: с женской одеждой и с колом. Другая параллель Морозки уже напрашивается сама собой, когда он принимает лик супруга Дарьи. Совсем как Зевс, например. Или сыны Божии, которым понравились дочери человеские, и они спустились, чтобы овладеть ими. Потом, правда, появились на земле исполины, от которых люди стали терпеть страшные бедствия, но тогда сынов божиих это не интересовало. Они хотели заполучить Дарью. Или, например, Прокла, учитывая, что Пахом имеет две персонификации. Ведь из поэмы мы знаем, что супружеская чета оставила этот мир при похожих обстоятельствах - обоих забрал мороз. К обоим явился трикстер и посеял семя соблазна забыться заколдованным сном.

Интересно, что за пару лет до "Мороза" Некрасов опубликовал стих Случевского "Статуя", в котором гладиатор пришёл на озеро промыть смертельные раны и превратился в статую, отчего уже не реагировал ни на что, даже когда русалка приплыла получить от него ласки. Что там видел гладиатор в своём воображаемом мире, что стал ко всему безучастен? Случевский это нам не рассказывает. Описывает лишь внешнее окаменение гладиатора. И вот, точно такая же строчка - "в своём заколдованном сне" - появляется у Некрасова в "Морозе". Как будто он со своей стороны решил раскрыть внутренние причины окаменения смертельно раненного человека. Смертельно раненного чем? Не надо забывать, что Некрасов не был обязан быть поэтом, но гражданином был быть обязан. И крестьянка, и гладиатор в представлении тех лет были рабами. Они были смертельно ранены своим социальным положением. Однако в отличие от описания жизни гладиатора Некрасов даёт нам довольно подробное описание внутренней жизни крестьянина: это религиозное упование на заступничество Христа. Обряды, цвет одежды, изгнание владельца медведя, предложившего свои услуги и, наконец, бегство в церковь за иконой. Дарья уповала на Бога, вела смиренный образ жизни, хотя и не полностью православный. Например, не принимала попрошаек за святых. В этом я вижу её беременность сомнением, которое в неё, как и в её мужа заронил Морозко. Трикстер в данном случае выступает сатанинской силой, только Некрасов решил её персонифицировать не христианскими образами, а языческими. Мы видим белку, оросившую Дарью снегом с сосны - тоже, как и нос, созвучное со сном дерево. Как литератор, Некрасов мог соотнести растекающуюся по мировому древу белку с поэмой о князе Игоре. Две вороны - тоже довольно ёмкие символы. Первая носом (не клювом) пытается пробиться в загробный мир, но мороз сковывает землю, мешая ей это сделать. Вторая сидит на кресте. Это посланники Мороза - заключи с ним пакт, он впустит тебя в свой мир и станет для тебя желанным суженым. В церкви Дарья видит красивую молодую покойницу, лежащую в белом саване, как в подвенечном платье. "Мы пошлём сватов", говорится в поэме, и вороны как раз являются сватами для разочаровавшихся в земной жизни. Но Дарья ещё не до конца разочаровалась. Она надеется на икону. И её мольбы священник услышал. Он позволил целительной иконе совершить путешествие в деревню к Проклу, однако, как мы понимаем, был организован крестный ход. Да во время него получили исцеление многие приподающие, но до цели процесса икона добралась слишком поздно. И тогда колосья превратились во вражескую рать. Дарья стала представлять свою дальнейшую жизнь без Прокла, и поняла, что привычные хлопоты, вроде сбора урожая, погребут её под собой. Только боль и разочарование ждут её. Вор староста отдаст её сына в рекруты. Дочка убежит замуж. Одиночество и страдание оказывались её спутниками в этой жизни. Если вы, - обращается будто бы Некрасов к владыкам земной жизни: царю, патриарху, чиновникам, священникам, - не можете сформировать нормального мира, в котором бы хотелось жить людям, то это сделают другие творцы реальности. Например, трикстер, насылающий на Дарью видение красного сна, в котором так и хочется остаться. Возможно, Дарья услышала треск, как те бабы, что убегали от "лешего", описанные в поэме, и подумала, что там волки или нечистая сила. Она взяла топор машинально, потому что на самом деле не хотела защищаться, а желала, чтобы угроза оказалась реальной и забрала её. Возможно, она уже в своём аффекте погрузилась в собственный мир и подошла к сосне во сне. Вряд ли она собиралась рубить её, ведь крестьянам валить лес не дозволялось. Возможно, вор староста или ещё какая инстанция проверяла дома крестьян на предмет срубленных деревьев, отчего приходилось запасаться ими по мере надобности, как мужичку с ноготок. Причём, приходилось именно Дарье, пока муж занимался извозом. Насколько я помню, у Яхиной в сентиментальном романе про Зулейху, татары тоже рубили дрова зимой. К тому же воз уже был полон, Дарья сто процентов не собиралась рубить сосну. Возможно, действительно, она подошла к ней как к символу всемирного древа, лифту, переходу на иной уровень бытия, по которому белкой растекается мысль. Сладкая мысль опустившего руки смертельно раненого человека. Что гладиатор, не видящий причин продолжения своей жизни, что крестьянка, страдающая на потеху господ, готовы были превратиться в статуи, ежели и дальше законодатели не обратили бы крестьянскую реформу в настоящий, а не формальный движитель искоренения рабства.